Правда, быстрота его ориентации была избирательной и неполной: он лишь частично постиг смысл коварства «товарищей по партии». Работая в наступлении, Михаил Сергеевич и мыслил соответствующими категориями. Поэтому он мог понять – и понял – лишь то, что «находящийся в обороне противник отсекает пехоту от танков». В переводе «на язык КПСС» это значило, что Романов копает под него… через Ельцина и прочих.
Ввиду грандиозности помыслов, которые мешали глядеть под ноги, Михаил Сергеевич «замахивался слишком широко» для того, чтобы понять «всю сермяжную правду жизни». Ему и в голову не приходило, что «противник» не намерен пока открыто увязывать имя Горбачёва с проделками «товарищей на местах». В своих представлениях о замыслах «вероятного противника», Михаил Сергеевич исходил из того, что «враг» сразу же, «не размениваясь на мелочи», нанесёт по нему массированный удар. Поэтому он решил компенсировать возможные потери на местах выдвижением равноценных «товарищей товарища Горбачёва» в центре, пусть и не на первые роли.
Ну, а «товарищей на местах», по давно заведённой «партийной традиции», Михаил Сергеевич «отправил в свободное плавание»: «выплывут» – хорошо, «не выплывут» – тоже неплохо. Неплохо, как потому, что сильнейший выживает не только в мире животных, так и потому, что «концы – в воду». В политике «оставить след» и «наследить» – далеко не одно и то же!
Но, хоть Горбачёв и действовал быстро – а «враги», они же товарищи по партии, действовали быстрее. Неприятности для Михаила Сергеевича начались уже через три дня после возвращения Шелепина в Москву. Именно на этот день было назначено, казалось бы, всего лишь очередное заседание Политбюро. Хотя в связи с болезнью Генсека заседания давно уже перестали быть очередными, тем более – плановыми. Да и не только «в связи с болезнью»: для того, чтобы почувствовать другую, более важную причину, Михаилу Сергеевичу не требовалось и классической «печёнки». Хотя бы – потому, что «товарищи по партии» и не таили «симпатий» в адрес «сельхозсекретаря» и его поползновений.
Но Горбачёв не намерен был отступать. И не потому, что «смелого пуля боится, смелого штык не берёт». Отступить значило уступить. И уступить не что иное, как вожделенное место. Именно поэтому, едва войдя в комнату заседаний Политбюро, Михаил Сергеевич решительно отказался от внешних приличий. Не дожидаясь, пока рассядутся соратники и коллеги, он попытался занять место во главе стола. Попытка оказалась формата «no pasaran!»: Горбачёв встретился с решительной оппозицией в лице Тихонова, Гришина и Романова. Даже Соломенцев, казалось бы, обязанный проявить верность, «решительно» отмолчался. Все остальные «товарищи по партии» – как соратники: свои, так и коллеги: чужие – тоже отмолчались, хоть и не столь «решительно». Исключение составил один лишь Громыко. Но и его «исключение» было формата «исключения» Микояна образца двадцать шестого июня пятьдесят третьего года, когда арестовывали Берию: Андрея Андреевича, если и выслушали, то лишь для того, что «взять на карандаш». Министру иностранных дел полагается соображать быстро – и он сообразил: сказал, что решительно не настаивает на своём согласии с «поползновениями» Горбачёва – и даже готов отозвать это согласие.
Всё это дало возможность «премьеру» Тихонову, как самому «ярому стороннику внутрипартийной демократии», решительно заявить свою позицию в духе «no pasaran!» – но уже в персональный адрес Михаила Сергеевича: «Горбачёв не пройдёт!». Даже не соревнуясь с Демокритом в красноречии, Николай Александрович прозвучал убедительно и страстно.
