Голодный и терзаемый сомнениями, журналист отошел к беспокойному сну. Утром он проснулся от шума дождя за окном. Сквозь окно лился мутный свет, капли бежали по стеклам и натекали лужицами на подоконнике. Самсонов с ужасом посмотрел на пустую мокрую улицу и твердо решил на работу не идти. Закончив в меру возможностей утренний туалет и не позавтракав, он вернулся в комнату и сел на пол, опершись спиной на стену. Взял валявшуюся рядом папку Ногинского, достал из нее листы чистой бумаги, из своих карманов – ручку и блокнот, и провалился в творческий процесс. Блокнот ему не очень-то и пригодился, поскольку повествовал он об отличном парне, которого ценили друзья, который осыпал розами единственную для него девушку, ушел на войну и погиб, но которого по-прежнему помнят. По именам автор назвал только Марию Павловну и Петра Никаноровича, а также учительницу химии. В заданном объеме текст разместился с полным комфортом, без растяжек и сжатия. По мнению Самсонова, в основных позициях очерк соответствовал истине.
Труд был набело завершен к часу дня, черновые листки остались на полу, окончательный вариант лег в папку, та разместилась под мышкой у Самсонова, а сам он вышел в коридор и столкнулся с Алешкой. Тот стоял прямо за дверью и, видимо, смотрел на нее, потому что Самсонов, открыв эту дверь, сразу уткнулся взглядом в бессмысленные глаза печального соседа. Журналист молчал ошарашенно, Алешка – собираясь с мыслями. Наконец, последний сказал:
– Ты че у меня кассету-то крутил?
Николай Игоревич рассвирепел, выматерился в сердцах, после чего в самой нелицеприятной форме предложил извращенцу найти работу и не пугать людей.
– Нашел дурака – на дядю горбатиться. Я че пришел-то: ты ведь в газету пишешь?
– Пишут в газету читатели, а я там работаю.
– И че, про Первухина пишешь?
Самсонов второй раз за утро вздрогнул от неожиданности.
– Ты был с ним знаком?
– А то! Я морду ему бил.
– За что?
– За дело.
– То есть, за девчонку?
– Точно, за бабу. А че ты про него пишешь-то? Написал бы лучше про меня.
– Когда тебе мемориальную доску откроют, обязательно напишу. Если тоже мне поручат. Стану главным городским специалистам по местным мемориальным доскам.
– Не дождешься.
– Так когда ты его бил?
– А я помню, что ли? Я день не записывал.
– Ну, в школе еще?
– Конечно! После школы я его и не видел.
– На танцах?
– Да вроде.
– И как все вышло?
– Да друган у меня был, телку свою хотел поучить, а этот козел влез.
– За что поучить?
– А чтобы не динамила. Сучка такая, сказала ему, что, пока от нас не отстанет, ему ни хрена не обломится.
– От кого "от вас"?
– Ну, компания у нас была. Она с ним гуляла, гуляла, но не давала ни в какую, а потом выступила с такими заявочками!
– А что у вас за компания такая была? В ментовке часто ночевали?
– Да ты че? Какая ментовка? Ты на меня не смотри, это я сейчас бичую. А тогда рассекал с пацанами по Бродвею в полном прикиде, телок пользовал направо и налево.
Бродвеем в начале восьмидесятых на молодежном жаргоне называлась, разумеется, главная улица города, Самсонов и сам так называл ее в пору своей юности. Теперь он смотрел на Алешку и думал о невозможности случившегося. Надоедливый скудный умом сосед как бы случайно оказался причастен к сюжету порученного незадачливому журналисту очерка. Подобный авторский прием в литературном произведении Николай Игоревич без тени сомнения счел бы чрезмерной натяжкой. В происшествии ему увиделась и другая сторона: в последний вариант очерка новая история не помещалась никоим образом. С одной стороны, она укладывалась в рыцарский образ, с другой -объяснение сложного устройства личной жизни юной Светланы Ивановны займет недопустимо много места. Можно применить прием упрощенчества: пусть она станет жертвой нападения неизвестных хулиганов. Сроки поджимают, но можно попробовать втиснуть абзац-другой уже в редакции, на компьютере.
