– Ну так че, ты о нем из-за этой доски пишешь? – напомнил о своем существовании Алешка.
– Написал уже, – бодро ответил ему Самсонов. – Извини, мне давно на работу пора. Кстати, а как его звали?
– Кого?
– Того другана, который телку хотел поучить.
– А зачем тебе?
– Подумал – может пригодиться.
– Перебьешься.
– Чего ты? Срок давности истек давным-давно, да и не напишет сейчас никто никакой заявы.
– Ну и что, причем здесь заява.
– Что, до сих пор его боишься?
– Кого это я боюсь?
– Другана своего. Сколько вас было-то там?
– А тебе какое дело?
– Я же о нем очерк пишу. Ты вот подкинул новенькую информацийку, надо ее вставить.
– Щас, вставил один такой.
Алешка перешел на обсценную лексику и проявил признаки агрессии, надвинувшись на Самсонова и отбросив его предупредительно вытянутую вперед свободную от рукописи руку.
– Рехнулся, что ли? – возмутился журналист, но в ту же секунду случилось непонятное. Он словно потерял равновесие, а также ориентацию в пространстве вообще, сделал несколько шагов в сторону по коридору и присел на корточки. В голове звенело, нижнюю челюсть с левой стороны пекло жарким пламенем, мысли спутались.
– Что, не нравится? – поинтересовался Алешка.
Самсонов вернулся в себя, поднялся на ноги, и не глядя на врага, молча поспешил к выходу, оставив свою чужую комнату распахнутой настежь.
На улице по сравнению с утром все изменилось. Дождь закончился, солнце слепило глаза и серебрило усыпанные капельками листья кустов, журналист излучал мужество и решимость, поскольку никто не видел его позора.
В редакции первой встретила Николая Игоревича Даша. Она улыбнулась ему, сидя на своем месте и продолжая печатать вслепую:
– Пришел? У нас тут прошел слух, что и ты исчез.
– Как видишь, нет. Мне еще минут двадцать надо, настучать текст на компе.
– Ничего не выйдет, у вас там Козлов трудится с самого утра, аж пар валит.
– И что, я во всей редакции свободного агрегата не найду? Смерти моей хотите?
– Не переживай так, не нужен тебе компьютер.
– Как это? Предлагаешь подождать, пока чудесным образом само не напечатается?
– Не надо, чудо уже свершилось. Ногинский приходил, текст оставил и уволился. Но очерк пошел в набор.
Самсонов стоял перед Дашей и молчал, переживая богатую гамму чувств внутри и ничем не проявляя их внешне. В собственном самообладании ему виделось нечто самурайское.
– Уволился? – выдавил, наконец из себя одно слово раздавленный обстоятельствами журналист, сжав пальцами с побелевшими суставами злосчастную папку.
– Уволился.
Николай Игоревич не мог понять причин, понудивших конкурента сделать гадость за пять минут до удаления с поля журналистики. Он несколько минут продолжал стоять перед беззаботной Дашей и тихо удивлялся полному исчезновению любых мыслей и эмоций из его никому не нужной головы.
Затем он без стука ворвался в кабинет главного, полный благородного гнева и желания выместить на ком-нибудь свою беспомощность. Тот встретил бунтаря весело и хладнокровно, довольный произведенным эффектом. Поинтересовался успехами, снисходительно улыбнулся на рассказ об успешно преодоленных препятствиях и объяснил, что первым задание все же получил Ногинский, он же первым его и исполнил, хоть и с опозданием.
– Ты на подстраховке неплохо выступил, – неуклюже попытался одобрить неудачника главред.
– Могли бы мне сказать насчет подстраховки, – дрожащим от возбуждения голосом ответил тот.
