Несовершенство жизни - страница 3

– Кто тебя так назвал, Морфей? Как что-то запретное… Есть же нормальные имена, – басом смеялся он. Далее монолог философии на пол часа с медной кружечкой самогона. Так и уснул, поставив точку беседы ударом тяжелой головы о стол. Зачем ему кружка, думал я, раз ты неизвестно сколько времени пил благополучно из горла, а тут, зайдя в гости, решил проявить этикет? Через два часа отвратительного храпа он очнулся, поднялся из-за стола с прилипшей к руке кружкой, потягиваясь в форме распятия, что-то туго проорал пробужденным матом, неудовлетворительного состояния.

– Пора и честь знать, – ляпнул он и, уходя, снял почти с потолка ценную для меня икону, которая досталась от набожной прабабушки. Внутри я негодовал, но возразить не мог. В груди разрасталась черная дыра стыда, поедавшая изнутри. До сих пор стыдно. – Ну, я пошел, с Богом! – окончательно произнес мужик и удалился с частицей веры.

Этот случай лишил меня уверенности в безопасности. Отныне всегда запирал привлекательную для непрошеных гостей дверь. А что на этот раз? Взлом бескорыстных грабителей? Или кто-то поджидает меня внутри? Замок лежал на пеньке рядом с дверью, а ключ обнаружил под домом в специальной лунке, нетронутым. Мурашки, нет, это что-то большее. Будто во мне с огромной скоростью размножались морские ежи и перекатывались. Страх осознания сковал тело. Что делать, если там всё же кто-то есть? Навыка драки у меня нет. Да и с храбростью мы в конфликте. Она не пригождалась. Может, понаблюдать со стороны, глядишь, кто выйдет, и всё обойдется? Нет, это мой дом. Не знаю как, но надо хоть раз дать отпор, проучить, чтобы второго раза не видать. Перекрестился и взял топор. Шаг – ступенька, два – ступенька, три – стоял я на пороге перед тьмой тайны. Пот катился по виску, капнул на руку и оставлял на грязном теле светлые полосы, освещаемые лунным светом. Конечности жутко тряслись. Охватил топор двумя руками и вошел. Пульсировал, как оголенное сердце перед вопросом жизни и смерти.

– Эй, здесь есть кто?

Темная тишина. Оставляю топор в правой вытянутой руке наготове, а левой пытаюсь достать фонарик из кармана. Надо было сделать это до того, как войти. Пристыдил себя за неразумность. Щелчок включения моего светового прибора заставил тело дернуться в такт. Никого нет, предметы на своих местах. Я выдохнул. Пульс начал восстанавливаться. Повернулся к выходу: подышать, переосмыслить, переварить. Ладонь выпустила фонарь от неожиданности. Передо мной на пороге стоит старуха: худая, с острыми чертами лица, в белом одеянии, с пепельными длинными волосами, пристальным морщинистым взглядом, пронзающим гипнотической силой. Я весь взмок, хватка ослабла, и топор с грохотом рухнул на пол. Сознание автоматически перешло в иное состояние. Время, подобно жвачке, тянулось. Оставшимся разумом пытался поднять топор, но старуха улыбнулась, покачала головой и по-доброму пригрозила пальцем. Затея была отклонена, на что она одобрительно кивнула. Оставалось только наблюдать приходящие без спроса разные мысли-образы. Посыл шел от старухи – начальника киноленты. Попытки выйти из созданного вакуума оказались безуспешными. Функция передвижения была отменена. Ее зрачки сдвинулись чуть в сторону, как бы заглядывая мне за спину. Затем взгляд вернулся, морщины сложились еще сильнее. В это время пролетали разные, но важные кадры моей жизни. Веки потяжелели и покрыли глаза. Начали всплывать на поверхность слайды в ускоренной перемотке. В этой задаче было известно одно – это документальное кино про меня. Проявился насыщенный цветовой гаммой луч, исходящий откуда-то из вне и входящий в нынешнюю жизнь. Что значит из вне? Прошлая жизнь? Вижу себя мужчиной в возрасте, заросшим бородой, что усложняет разглядеть черты лица. С хитрым прищуром гордости озираю свою коллекцию убитых, трофейных, мумифицированных животных. На стене висит ружье. Серо-черная рябь радиопомех. Кто-то настраивает вселенский приёмник? Вспышка, яркий свет – и новое рождение, новая песнь. Обрыв пуповины, соединявшей с прошлым. Бесконтрольный плач младенца и слезы счастья на лицах родителей. Запах мамы и ее нежная, любящая рука, перебирающая мои мягкие волосы. Коконом тепла были объятия, восходом солнца – улыбка. Царство любви – душевный и физический покой. Дальше: дети играют в песочнице с моими игрушками, но без меня. Школьная пора – жажда знаний. Отвержение коллективом. Неизбежность конфликтов. Клеймо изгоя. И вот – проблеск: друг! Всплеск радости, эйфория дружбы. Но эпизод короткий. Удар в спину, предательство. Доверие стало болью. Далее: школьная сцена, и смех… невыносимо громкий смех, обрушивающийся на мои робкие стихи – признания любви к призрачной девушке. Юмора в стихах не было. Моя искренность и наивность – вот повод для насмешек. Поэзия умерла, отравленная ядом обиды. Пролетает напоминанием плаксивый сарайчик – мое убежище откровений, внимавшее моим ежедневным слезным исповедям к темной пустоте. Со школой покончено раньше положенного. Далее – уличная драка: отец заступается за мать. Удар – и человек от полученных травм умирает в больнице. Отца сажают в тюрьму. Мать меняется каждую секунду. Ее будто подменили. Не может прокормить ни себя, ни меня. Беспочвенные истерики спокойным вечером. Мир перечёркнут. Побег – единственный выход. Безлюдный лес – мой новый дом, заброшенная хижина умершей прабабушки – мое убежище. Поиски… Затем – тихий, одобрительный кивок матери, благословение на мой выбор. Перерезана пуповина от всего общества. Потеря смысла и отчаянные попытки его обрести. Крайним в ленте акцентов был удаляющийся силуэт девушки-загадки на фоне радуги. Только слайд – мутный, раздвоенный. Либо наложенный друг на друга, либо внутреннее зрение уже теряло силу. Ускользающий мираж надежды. Снова часы с монотонным боем. Белая вспышка. Я открыл глаза. Старухи не было. Обессиленный, озирался в неопределенных поисках неизвестного. В полудреме вышел на воздух, поднял брошенные ромашки, утопил концы в граненый стакан, куда-то поставил и рухнул на кровать.