Их собралось человек сто. После всех передряг женщины, дети, многие из новеньких, испугавшись, остались в селе. Члены штаба совещались на поляне.
– С кем воюем? – спрашивал Махно. – Захваченные лошади – помещичьи, может, варты. Австрийцев пока мы не видели.
– Надо выяснить. Послать разведку. Я готов, – согласился Пантелей Каретник. – Потом и в атаку.
Его поддержали Рябко, Вакула и Чубенко.
– Какая разведка, братва? День же. Схватят на первой улице. У нас одно спасение – неприступный блиндаж! – возразил Щусь. Он, скрепя сердце, согласился на объединение отрядов, чтобы их боялись. Но затевать резню в родном селе – это не входило в его планы. Не нравилось ему и то, что прибывшие все решали в своем кругу.
– Мы не суслики, – ехидно заметил Лютый.
– Чушь собачья! Куда денете раненых, суслики? – взорвался Федор. – А село, такое красивое, вам не жалко? Мне оно, если хотите знать, дороже всех революций!
– Ты говори, да не заговаривайся, – предупредил Семен Каретник.
Федор поджал губы, но опять не выдержал:
– Немчура считает нас дикарями. Не раз слышал: «Грязные славянские свиньи». Наши очаги для них… – он плюнул. – Подпалят Дибривку и глазом не моргнут. А тут мой дед родился и прадед. Поверьте, я не трус. Мы и без. вас побеждали, и теперь возьмем свое. Но малой кровью, тихой сапой.
– Тогда пусть решат хлопцы! – нервно сказал Махно, направляясь к ним. – Слушайте, что делать? Прятаться в блиндаже или разведать противника и наступать. Как вы считаете?
Люди подходили поближе. Он повторил вопрос. Но Федор Щусь вдруг крикнул:
– Братва! За мной в блиндаж!
Бойцы из его отряда не посмели ослушаться, молча отделились и на подводах с ранеными скрылись за вековыми дубами, осокорями.
Лицо Нестора стало землисто-желтым. Свои бьют наотмашь! По какому праву? Он ценит толковое мнение. Хоть и не без упрямства, но меняет решение. Да в конце концов, для какого дьявола они здесь мыкаются? Ради свободы тружеников? А спесивый матрос на глазах повстанцев втаптывает в грязь саму анархическую идею вольной жизни. Герой, мать твою!
– Что… будем… делать? – еле сдерживаясь, спросил Махно. Гуляйпольцы сурово смотрели на него. Это внезапное разделение, почти предательство, больно хлестануло всех.
– Каков гусь! Пошел он на…! – не выдержал Петр Лютый.
– Спокойно, земляк, – охладил его пыл Алексей Марченко. – Предлагаю проверить первые ворота в лес. Если супостат еще там – побьем или словим «языка».
Так и поступили, но неприятель и оттуда ушел. Зато повстречался весь в саже, измученный крестьянин, чью хату ночью подожгли каратели, чтобы видеть бежавших в лес повстанцев.
– Много было бандитов? – спросил Махно.
– Около полуроты австрийцев и с десяток помещичьих и кулацких сынков.
– Толково. Ты же местный. Сходи, земляк, в разведку.
– Мне теперь что в разведку, что в контрразведку. Что нужно?
– Погляди, какие силы в Дибривке и где стоят. Ладно? Только сначала умойся, а то даже собаки будут шарахаться.
Мужики сдержанно заулыбались: хоть и клоун клоуном, а хата-то сгорела. Крестьянин ушел.
– Роздайбида, ты был в блиндаже и разряжен под стать Федору, – грубовато пошутил Нестор. – Сбегай еще к нему. Пусть возвращается. Попроси от моего имени.
Федор вскоре явился к воротам вместе с отрядом. Пришел и хозяин сгоревшей хаты, которому Махно особо доверял.
– Они расположились на церковной площади, – донес добровольный разведчик. – А штаб в бывшем волостном правлении. Ходят слухи, что еще прибудет австрийское подкрепление.
