«Попомнишь». Вот оно. Мстят мертвые даже, подлюги! Щусь поежился беспомощно. Слезы капали на холку коня.
– Батько, ты… бачыш, шо сделано? – спросил он, всхлипывая, и склонился к луке седла. Плакали все вокруг. Нестору тоже было жалко Больше-Михайловку. Но что теперь? Корить себя, что затеял все это? Каяться? Опять дуло к виску? Не-ет!
– Повод! – вскрикнул он и поскакал. За ним отправились остальные к хатам, что кучкой ютились по эту сторону Волчьей. Встретился пожилой мужик.
– Солдат не видели? – обратился к нему Махно.
– Не-е.
– А хата целая?
Встречный показал на черные стены.
– Ось вона, – и смотрел явно недружелюбно. Ему хотелось взвыть от боли: «Шляются тут всякие! Вам революция, свобода чи вильна Украйина. Мэни як жыть? Семью куда? Эх, шо там. Еще зарубят и фамилию не спросят». Он отвернулся и, сутулясь, побрел дальше.
А отряду попались еще две тетки в цветных платках, чем-то вымазанных, скорее всего сажей. Лица измученные, не поймешь даже, сколько им лет.
– Здрасте, бабоньки! – оживившись, приветствовал их Щусь. – Немца нет в селе?
Они остановились, приглядывались.
– Ой, та цэ ж Хвэдир! Кавалер наш! – узнала одна. – Шо ж вы наробылы, шалапуты? Дэ ж наши хаты?
– Враги сожгли, – попытался оправдаться Щусь.
– И тоби нэ стыдно брэхать? Ради чого вы йих побылы? Якщо ради нас, то дэ ж та правда?
Видя, что этот разговор ни к чему доброму не приведет, Нестор толкнул Федора:
– Поехали.
Женщины сообщили вдогонку:
– Нэма нимця. Ни души. Нэ бойтэсь, хлопци!
На окраине Махно спросил:
– Проскочим, сынки, в главную часть села?
– Веди, Батько.
Дальше поехали скоро. Попадались нехотя лаявшие собаки, перепачканные в золе свиньи, ревущие телята. Повстанцы останавливались у своих хат, смахивали слезы, звали, но никого не было. Люди, похоже, разбежались по родственникам или куда глаза глядят, а кое-кто и прятался здесь, боясь показываться. Лишь в одном дворе мужики строгали бревна, ладили крышу. Отряд завернул к ним.
– Помощники нужны? – предложил Щусь.
– Давай бомбу, Федор, – отвечал тот, что стоял на стене. – Я их, паскуд, на кусочки буду кромсать!
– Мать моя, жена где?
– Подались, Федя.
– Куда, не знаешь?
– Я и своих не найду пока.
– А сколько хат сожгли? – поинтересовался Махно.
– Сотни, дружок, сотни.
Еще немного поговорили, поехали дальше, к лесу. Пахло гарью. Улица расширялась, и на поляне повстанцы увидели кучку людей со знаменами или хоругвями. Нестор придержал коня.
– Кто такие? – с тревогой спросил Щуся.
– Счас узнаем. Сергей, Вася, ану за мной!
Навстречу им вышел священник в рясе и с крестом в вытянутой руке. Федор узнал его. То был отец Иван, который, по словам матери, когда-то крестил младенца Щуся.
– Бог в помощь, православные.
– Что вы тут делаете? – удивился Федор, спрыгивая с лошади и направляясь к батюшке. Тот все держал крест впереди себя, ожидал, что они поцелуют его согласно обычаю. Но обвешанные оружием повстанцы остановились поодаль. На флоте, принимая присягу царю и отечеству, Щусь уже прикладывался к кресту. Где теперь те «святыни»? Предано и забыто. Хватит!
– Вы еще там были, на той стороне, а мы уже внимали, – сказал священник. – Оглянитесь! Разливанное море слез. Не утонуть бы нам всем. Пора христианам замириться ради Бога и Святого Духа. Простите врагов ваших. Пусть они не православные, однако же исповедуют Христа: и колонисты, и австрийцы. Негоже нам убивать друг друга.
