* * *
После злополучного пира Бориса поджидало нечто еще более опасное – Марфа, его беременная жена.
Марфа, насупившись, сидела на стуле напротив входа. Такое начало не предвещало ничего хорошего. Борис, поморщившись от боли в раненом теле, нагнул голову, чтобы втиснуться в низкую дверь. Все двери в Гардарики были низкими, чтобы гость, входя, кланялся хозяевам. Дети, заслышав знакомые шаги, бросились к нему. Сын Федор, мальчишка десяти лет, любимец Воробья, в отца рослый, соломенноголовый, обнял его за талию. Борис запустил руку в его мягкие волосы и как следует растрепал. Государев человек почувствовал, как на душе потеплело, стоило оказаться дома. Несмотря на тяжелый день и предстоящее объяснение с женой, Борис не мог сдержать улыбку. Все-таки настоящая жизнь – она здесь, с семьей; вот только когда кружишься в этом чертовом омуте возле трона, так не кажется. Ксения, дочь, уже почти девушка, еще пара лет и можно всерьез думать о замужестве, тоже подбежала к отцу, но обнимать не стала, степенно взяла руку Бориса и поцеловала. Борис улыбнулся ей и кивнул. Он любил Ксению меньше сына, ничего не мог с собой поделать. Женская душа для него потемки. Как растить мальчика, он понимал: тот должен быть хитрым и самым зубастым, чтобы выжить. А как растить дочь? Женским премудростям Борис, понятное дело, был не обучен, и воспитание дочери полностью переложил на Марфу. Сына он воспринимал как яблоко, которое если свалится, то может и больно ударить по голове, дочь же – как листок, который подхватит и унесет ветер. Царица даст, подыщем ей хорошего мужа, она уйдет из семьи – к ее же счастью, подальше от опасностей, связанных с близостью к отцу и трону.
Марфа сурово посмотрела на детей и взглядом выпроводила их из комнаты. Федька и Ксюша боялись мать больше Бориса. Не без оснований: отец никогда не поднимал на них руку, а мать могла.
Взрослые остались наедине. Марфа сложила руки на большом животе.
Начала отдаленно:
– Ты сыт?
– Да, там же пир был. Я поел, хотя лучше бы и не ел. Прокл все время просит свинину, а она воняет жженной человечиной. Я этого в Волчьей слободе нанюхался на всю жизнь.
Жена помолчала, а потом перешла в наступление.
– Борис, скажи, – процедила жена, – ты дурак?
Борис усмехнулся и пожал плечами. Что тут ответишь?
– Ты опять дрался с этой зверюгой! Ко мне Светка прибежала, все рассказала.
– Светке твоей надо бы язык укоротить, – сказал Борис беззлобно.
– Ты сказал в прошлый раз, что больше этого не будет.
– На этот раз действительно хватит, – сказал Борис, усаживаясь на лавку рядом с женой.
Он нежно взял ее за руку и погладил. Не убрала руку. Хороший знак.
– Если Прокл в следующий раз заноет, я скажу ему, чтоб дрался сам. Хватит с меня. Медведик прыткий оказался. Но ничего, жить буду. Фрязин меня осмотрел, все в порядке.
Борис расстегнул рубаху, чтобы показать жене рану. Царапины от когтей и большой синяк не разозлили Марфу, а, наоборот, разжалобили. На глаза навернулись слезы. Она провела мягкими пальчиками по ушибленному месту.
– Какая же ты сволочь, Борис! – сказала она с теплотой в голосе. – А если бы тебя убило? Чтобы мы с детьми делали?
– Не убило же, – сказал Борис. – Меня ждет долгая жизнь. Ты же помнишь, мне ведун предсказал. Однажды меня что-то убьет, но точно не медвежья лапа.
– Не что-то, кто-то. И его зовут Прокл. Он тебя велит четвертовать забавы ради, а все остальные с радостью побегут исполнять. Ты им как в горле кость.
