Он старчески клонился к земле. Доски, бывшие оградой, давно распались и лежали вокруг ствола, все черные от древесной гнили и заросшие свежей травой. Гвозди в досках упрямо торчали вверх и вместе с цветами тянули к небу свои шляпки, но солнце к ним не прикасалось. Только трава, вытянувшись на просторе во весь свой рост, покачивалась на ветру и, кренясь, припадала к древку креста на мгновение, но тут же отстранялась, как от испуга. Корни впивались в могилу.
Кто посадил его здесь? Вокруг не было ни одного другого дерева. Ни одной другой могилы, ни одного человека. Только мы трое.
Она шевельнулась под моими руками и, освободившись, двинулась к кресту, не отрывая от него глаз. Ветер снова подхватил ее волосы и игриво взметнул вверх, но, словно почувствовав, что ей не до него, тут же бросил их обратно на плечи, как обиженный мальчишка.
Голая женщина шагала к могиле на холме.
Я побрел за ней. Солнце блестело в ее рыжих волосах. Она вся превратилась в настороженного зверька, кралась тихо и осторожно. Ее белые ягодицы, мелькавшие в зелени – откуда это вдруг? – взволновали меня сильнее, чем когда-либо.
Время застыло.
Внутри меня поднялась горячая волна и толкнула меня вперед – догнать, прижать к себе, впиться…
Ее тело заслонило для меня и дерево, и простор, и все кресты на этом свете. На мгновение, лишь на мгновение я забыл обо всем, что могло существовать за пределами ее бедер. Ни смерти, ни прошлого. Только она и ее темная, солоноватая, сочная глубина, засасывающая меня. В эту секунду я бы взял ее где угодно, даже на могиле – никакой могилы для меня уже не существовало.
Вдруг она остановилась и, указав пальцем куда-то мимо дерева, вскрикнула:
– Лисенок! Смотри, лисенок!
Из-за толстого ствола выглядывала острая рыжая мордочка с черными бусинками глаз. Она застыла, смотря на нас, кажется, зверек напряженно думал и пытался угадать, кто мы такие, что за диковинные двуногие существа. Все еще кровью и мыслями внизу, я на секунду попытался сообразить, откуда он мог взяться на голом холме, так далеко от леса. Но мысли ворочались, как в толще воды, вязко, глухо, с трудом. Я просто стоял и смотрел на нее, как деревянный истукан, родной брат этому дереву и старому кресту. Желание шевелилось во мне, тянуло все мое существо вниз. Какая она красивая сейчас, в этом солнце, в этой траве, в этой минуте!
Словно издеваясь и желая усилить мой приступ, она присела на корточки, спрятав груди за коленками, и позвала зверька, должно быть, каким-то звуком, но я его не услышал. Ее тело распустилось мне навстречу и как будто дразнило меня и звало, не обращая внимания на свою хозяйку, увлеченную лисенком и старым крестом. Напряжение во мне натянулось до предела и лопнуло так громко, что мой разум оглушило. Я одним прыжком настиг ее и схватил сзади. Она упала на землю под весом моего тела. Лисенок взметнулся и бросился вниз по холму. Над крестом тревожно шевельнулись листья.
Она попыталась подняться, заелозила ногами, выбираясь из-под меня, но я надавил сильнее. Её волосы разметались по земле, брызнули мне в глаза, полоснули по губам. Рыжие реки среди зелени и ягод. Они пачкали ее щеки соком и путались в золотых линиях. Бедрами и грудью я давил на нее изо всех сил. Одной рукой я нащупал под собой ширинку и рванул ее вниз, а другой рукой прижал ее голову к земле. Мои пальцы, с несмываемой чернотой от машинного масла и сигарет, потерялись в солнечной, теплой копне.
