Неделю назад умерла мама. Три недели назад – отец. Словно та связь, которая однажды возникла между ними, не исчезла, и, связанные одной веревкой, они вместе упали в бездну, один за другим.
Когда последний ком земли упал на мамину могилу, перед глазами что-то мелькнуло, будто кто-то щелкнул пальцами перед лицом, и я проснулась. Что-то не так. Заполняя бумаги в морге, отсчитывая деньги в агентстве ритуальных услуг, принимая соболезнования, наблюдая за тем, как гроб плывет вниз по лестнице на чужих плечах, я чувствовала – что-то работает неправильно, где-то сильнейший, критический сбой. Но хлопоты заглушали сигнал тревоги – маму нужно было похоронить. Отца хоронила не я. Я узнала о его смерти из газеты, с задней страницы с некрологами. Когда я увидела знакомое имя в черной рамке, в голове промелькнула единственная мысль: «Какое-то знакомое имя… Ах да, оно у меня в отчестве. Это же отец», – и я перевернула страницу.
Когда погребение, наконец, закончилось, я поняла, что было не так.
Мне их не жаль.
Когда я рассказываю о себе, в какой-то мере я рассказываю и о своих родителях. Хочу я того или нет, на какую-то часть я состою из них обоих. Даже если они ненавидят друг друга до тошноты, им придется смириться с тем, что они неразделимо слились в одном человеческом существе. Обнявшись однажды, они породили человека, в котором их объятие застыло навсегда. И ему, этому человеку, уже никогда не вырваться из их рук.
На моем лице глаза отца соседствуют со скулами матери. Я не хочу их видеть. Я бы стерла их лица из памяти, даже если бы мне пришлось выскабливать их физически и тереть мозг наждачной бумагой. Но они смотрят на меня из зеркала даже после смерти. Они всегда будут со мной.
Все говорили моей матери, что она красивая, но её красота, разбавленная на моем лице отцовскими чертами, уже не вызывала такого восторга. Никто не говорил мне, что я уродлива, но у меня был отчим, который донёс до меня эту истину и крепко вбил её в голову. Я не смотрю в зеркало. Лишь время от времени убеждаюсь, что с моим лицом все в порядке, нет ли на нем пятен или остатков еды. Поэтому я никогда не крашусь. Я бы не смогла смотреть на это лицо больше двух минут. Страх, которому меня приучили с детства – сейчас меня накажут за эту «мерзкую рожу и тупой взгляд» – сразу же, как я натыкаюсь на себя глазами, поднимается из глубин и силой отбрасывает меня от зеркала.
Мне говорят, что я красивая. Говорят часто, много голосов. Но даже если бы они говорили все одновременно, они не смогли бы заглушить голос отчима, въевшийся в мозг. Он накладывается поверх реальности и звучит громче всех, потому что звучит в голове, а все остальные – там, далеко, снаружи.
Я зажмуриваю глаза и трясу головой, чтобы отбросить воспоминания. И так с каждым зеркалом, каждой витриной, каждым окном – все начинается сначала.
***
От матери мне остались деньги. Немного. Хватит на первоначальный взнос за ипотечный кредит. На вложение в какое-нибудь прибыльное дело. Деньги должны двигаться, все это говорят. Но если я потрачу их на свой дом или открою, как мечтала, лингвистическую школу, то моя мать, ее кости, силы, ее кровь лягут в фундамент моей жизни и останутся там навсегда. Самое лучшее, что можно сделать с ее деньгами как с последним ее подарком – развеять их по ветру. Как прах. Я бы хотела отпраздновать ее смерть. В конце концов, она была веселой женщиной. Ей бы пришлось по душе, что я стараюсь найти любой повод для праздника. Я делаю как она. Яблоко от яблони.
