– Ты еще не поняла, где находишься?
Я не отступаюсь, я тоже зла. На нее, на них на всех.
– Пусти меня! – резко вырываю руку, но она еще сильнее сжимает хватку.
– Не смей повышать голос в этом доме!
– Я имею право говорить о своей жизни! – огрызаюсь я. – Вы хотите, чтобы я просто молчала и делала, что мне говорят?!
– Именно! – гневно бросает она. – В этом доме женщины не спорят с мужчинами!
– Я – живой человек, а не вещь без собственного мнения!
– Ты не знаешь, где находишься, девочка!
– Знаю! – мои пальцы сжимаются в кулаки. – В клетке! В месте, где у женщины нет голоса!
Ее губы сжимаются в жесткую линию.
– Ты станешь позором для нашей семьи, – говорит она ледяным голосом. – За что мне такое наказание, лучше бы тебя вообще не было!
Я задыхаюсь от ярости.
– Если кто-то здесь позор, так это вы! – выпаливаю я. – Вы живете так, будто женщины – рабы!
Я даже не вижу, как ее рука взлетает в воздух, но чувствую жгучую боль на щеке. Голова откидывается в сторону, кожа горит. Я замираю, шокированная.
Она ударила меня.
Никто никогда не поднимал на меня руку.
– Если еще раз скажешь что-то подобное… – угрожающе низким голосом говорит тетя Латифа, – я выбью из тебя всю твою дерзость.
Я дрожу, но не от страха.
От ненависти.
Моя щека горит от удара, но я не опускаю голову. Я не позволю ей увидеть, что мне больно. Я не позволю им сломать меня.
Латифа смотрит на меня, ее глаза темные, злые, в уголках губ дрожит недовольство. Она прямо дышит властью, и ей не нравится, что я ей не подчиняюсь без вопросов.
– Иди в свою комнату, – ее голос звучит отрывисто, приказным тоном.
Я сжимаю губы, не двигаюсь.
– Немедленно, – она делает шаг вперед, и я знаю, что если не послушаюсь, то она ударит снова. – Посиди там, подумай над своим поведением. Завтрак ты не заслужила.
Я поднимаю на нее взгляд, полный ненависти, но она только ухмыляется, словно читает меня как открытую книгу.
– И не смей выходить, пока я сама не приду за тобой.
Я разворачиваюсь и резко шагаю прочь, почти бегом поднимаясь по лестнице.
Я сбегу.
Я ни за что не останусь в этом доме, не стану жить с этими ужасными людьми. Неудивительно, что папа не захотел оставаться в их семье, они же все злобные уроды!
Я молча сижу за столом, наблюдая, как дядя Чингиз переваривает утреннюю сцену. Он медленно пьет чай, его лицо непроницаемо, но по легкому напряжению в челюсти я понимаю – он недоволен.
– Она слишком дерзкая, – наконец говорит он, ставя чашку обратно на блюдце.
– Латифа ее перевоспитает, – говорит дедушка. – Не нервничай зря. Я пойду на прогулку.
Дедушке Адаму девяносто лет и он много времени проводит на свежем воздухе, так что его быстрый уход никого не удивляет. Но дядя Чингиз продолжает говорить о Мине, удивляя меня.
– Не знаю, как мой брат ее воспитывал, но Латифе придется заполнить многие пробелы, – вздыхает он.
– Мама с ней справится, дядя, не волнуйся, – злобно ухмыляется Марат.
– Ты думаешь, за кого ее можно выдать замуж? – игнорируя его, обращается ко мне дядя.
Я ненадолго задумываюсь, прежде чем ответить.
– Мина красивая, это плюс, – спокойно говорю я. – Если не ждать предложений от Байсангуровых и им подобных, ее вполне можно устроить в семью, которая проигнорирует тот факт, что она воспитывалась не здесь и ее мать не нашей нации. Думаю, многие уже знают о ее существовании и им будет интересно на нее посмотреть.
Дядя Чингиз хмурится.
