— То есть перед родителями ты хочешь казаться лучше, чем есть на самом деле?
— Какая жуткая постановка вопроса. А разве мы все в глубине души не хотим быть лучшими для тех, кого мы любим? Вот ты почему не говоришь родителям, что ты гей? Ты боишься не разозлить их, а разочаровать.
— Не знаю, я никогда об этом не думал. Просто не хочу, чтобы они знали — и всё. К слову, зачем ты вчера разговаривала с моей мамой?
— Мне не хотелось, чтобы она беспокоилась за тебя и провела бессонную ночь. Я не звонила ей. Я написала смс от твоего имени, что всё в порядке. А она перезвонила сразу же, как будто телефон был перед ней и она ждала твоего звонка. Но так как ты был не в том состоянии, чтобы говорить, мне пришлось взять трубку.
— Прости меня, Том. Я идиот, — Женя постучал себя кулаком по лбу.
— Ну, может и не совсем идиот, но весьма странный человек, — улыбнулась я.
— Ты тоже, — улыбнулся в ответ Женя.
Женя продолжал осматривать мою квартиру, хотя здесь, в принципе, не на что было смотреть. Вдруг его взгляд упал на акустическую гитару, стоящую в углу.
— Ты играешь? — спросил он удивлённо.
— Ну да. Немного.
Я играла с четырнадцати лет, с того самого момента, как упросила родителей купить мне старенькую раздолбанную гитару. Она не разваливалась в моих руках, и это уже радовало. Увидев, что я не забросила её в первый же месяц, и что я действительно за это время научилась что-то бренчать, родители на пятнадцатилетие подарили мне хорошую, новую, дорогую гитару. С моей старушкой мы не расстаёмся уже десять лет, но ведь гитары, как и вино, со временем становятся только лучше. Где нас с ней только не носило! Она была моей попутчицей в походах, где красовалась в моих руках в отблесках ночных костров, в подвалах, пропахших марихуаной, на скамейках на набережной, где мы с ней неизменно собирали вокруг себя толпу отдыхающих.
— Рок? — спросил Женя.
Я молча кивнула.
— Алкоголь? Наркотики и секс? — то ли утверждал, то ли спрашивал он.
— Не наркотики, — покачала головой я.
И не секс. Но лучше пусть Женя думает, что я трахаюсь с первым встречным-поперечным, чем будет знать, что у меня никогда никого не было. Нет, я не ношусь со своей невинностью, как с писаной торбой, не берегу и не храню её для кого-то. Я встречалась с парнями, которые вроде бы нравились мне. Мы целовались, обжимались, я видела их взгляды, затуманенные желанием, но в ответ я не испытывала ничего подобного, а раздвигать ноги только потому, что тебя захотели — как-то это не по мне. Не думаю, что я фригидна, просто не родился ещё тот мужик, как я люблю говорить.
— Не наркотики, — повторила я. — Хотя у меня были в друзьях два наркомана. Отличные ребята. Были. Слушали «Агату Кристи», писали и пели песни про некрофилов, пока один не нанёс другому двадцать восемь ножевых ранений. В итоге один отправился в морг, а другой — на двенадцать лет на казённые харчи.
Женя не выказал никакого удивления. Видимо, после Блохи у него сформировалось представление о моём круге общения.
— Сыграешь? — спросил он.
— Это моя любимая, — я взяла гитару, и мои пальцы коснулись струн. Нежная и печальная мелодия, рождающаяся от моих умелых прикосновений к струнам, трогающие душу слова, звучащие в моём исполнении с лёгкой хрипотцой.
Ночь унесла тяжёлые тучи,
Но дни горьким сумраком полны.
Мы расстаёмся — так будет лучше.
Вдвоём нам не выбраться из тьмы
Я любил и ненавидел,
