Как будто потомство это собирался «нести» он сам…
Я больше не сомневалась. Прежняя робость, что сопровождала меня при мыслях о побеге, растворилась, стоило губам лорда Фаркоунта оказаться у лица. Только его ладонь коснулась моей кожи — во мне зажглась безумная решимость.
Я сбегу.
Мы уезжаем завтра. Отец отдает меня как вещь лорду Фаркоунту, точнее — «доверяет ему безраздельно». Мы едем готовиться к свадьбе, которая обещает собрать половину столичной аристократии. Что ж, я найду способ улизнуть быстрее.
Ещё вчера вечером я выкрала из шкатулки материнские драгоценности. То, что раньше считалось табу, и я даже помыслить не могла о воровстве — теперь не вызвало во мне никаких эмоций.
— Надеюсь, ты бы не обиделась, — сказала я маминому портрету, и мне показалось, что на материнском лице мелькнуло неодобрение. — Эти побрякушки всё равно однажды перешли бы ко мне... или к одной из папиных любовниц, как было с твоими одеждами.
Денег, которые я выручу с их продажи, хватит, чтобы прожить первое время. Снять жилье, найти работу. Я не буду перебирать, возьмусь за любую, какую предложат.
Сегодняшнюю помолвку я воспринимала как мельтешение перед неминуемым побегом.
Жаль только, что решимость эта пришла так поздно.
От жениха крепко пахло алкоголем, и взгляд его становился всё более расфокусированным. Меня раздражал его громкий смех — скорее гогот, — его манера постоянно утирать влажные губы платочком.
Этот долгий день уже шел на убыль, когда мой отец взял слово. Он постучал вилкой по бокалу, и взгляды присутствующих обратились к нему.
— Мой верный боевой товарищ, — прочувственно сказал отец, обращаясь к лорду Фаркоунту. — Мы прошли вместе столько сражений, плечо к плечу бились не на жизнь, а на смерть. Потому… пусть это и помолвка моей дочери, но я хотел бы сделать подарок лично тебе в знак моего уважения и признательности.
Затем он щелкнул пальцами, и двое стражников, кивнув, спешно удалились. Мой жених, довольно похлопав себя по животу, рассмеялся, что только на свадьбу не надо дарить ему жемчугов или шелковых пеньюаров.
— Чай, не невеста хрустальная, чтоб меня одаривать! — ржал он, но было видно, что отцовские слова ему пришлись по душе.
Я непонимающе сощурилась. Появилось дурное предчувствие. Ничем пока не подкрепленное, оно ширилось во мне. Интуиция меня редко подводила, а сейчас она практически ощерилась.
Стражники вскоре вернулись вновь, ведя перед собой… Алексиса Коэрли.
Все погрузились в молчание, ошарашенные открывшимся зрелищем.
Его вывели как какого-то шута или товар, на посмешище публики. Руки его были стянуты кандалами. Он очень изменился за то время, что мы не виделись. Лицо осунулось и заросло бородой, старая одежда болталась на Алексисе как на пугале. Взгляд потух. Он уже не походил на того заносчивого молодого мужчину, которого я запомнила.
Наоборот, его вид вызывал во мне ужас.
Это не мог быть он… не мог быть тот человек, за тренировками которого я наблюдала ночами, который восхитил меня своей несломленной волей…
Если бы во внешности не узнавались его черты, я бы могла подумать, что это какой-то другой пленник.
«Он погиб», — сказала служанка, чтобы отвадить меня от запретной спальни.
Что ж, она была недалека от истины. Выглядел он как оживший мертвец.
— Эрнест, друг! — рассмеялся Гарри Фаркоунт. — Неужели это то, о чем я думаю? — Он назвал живого человека «этим», как будто предмет. — Я думал, он сдох!
