Никола думал о том, что все, что он видит, входит в его песню и изменяет ее. Он пел и скользил взглядом дальше: к Дунаю и башне Небойши, где находился самый старый мост на свете – птичий мост, ибо здесь птицы всегда перелетают реку, попадая с паннонской стороны на скалу, где воздвигнут город. Рассыпанные по небу, они сбивались вдруг на этом месте в кучу, как в воронку, с криком пересекали реку и разлетались на другом берегу всегда в одном и том же месте. Те, кто слушал их во время поста, скоромились от пения. Никола Биляр смотрел на птиц и, подобно им, перелетал песней через времена года. Он пел о рождении мальчика и о том, что в этот день завязывают бантики на ложках, о сорока мучениках, когда ночью нельзя пить воду (с этой темы начиналась весна), о весточках, которые влюбленные отправляют с гонцом, о смерти детей, об отцовском дне, о переносе мертвых, об обретении отрубленной головы, о явлении духов, когда травы собирают зажмурившись (с этим начиналось лето). Потом он пел о входе в город, о долгожданной встрече, о дне чуда, о мужском и женском времени, о дне преображения, о дне, когда не спят вне дома и когда едят траву, о рождении девочки (с этим начиналась осень)… Наконец он пел о дне, из которого, как даль с холма, видно будущее, о воине, об исцелении, о спасении, об отрубании головы и, наконец, о зачатии ребенка (с этим напевом начиналась зима)…
А зима и впрямь начиналась, и белые петухи отделились от черных. Был медвежий день, на ветвях в саду качался снег. Николе Биляру снился странный тощий мужчина в сапогах, который сидел в высоком здании с множеством мощеных галерей. Мужчина с трудом снял сапоги. Он продел сквозь их ушки плеть, обернул ее вокруг, как змею, и просунул в петлю на ее рукояти. Сапоги человек поставил у дверей, лег на кровать, обхватил обеими руками подушку, натянул ее себе на голову и произнес, засыпая, несколько слов, которые сам не услышал, но все, кто находился в комнате спящего, их ясно расслышали.
После сна Никола Биляр вспомнил одно из слов, которое неизвестный в сапогах произнес в постели: «продромос»[3], и Никола его не понял. Но понял кое-что другое, и это его напугало. Он был уверен, что проспал не одну ночь, а целых три и что день, когда он проснулся, был не пятницей, как следовало бы ожидать, раз он уснул в четверг вечером, а воскресеньем. Он внимательно огляделся и пришел к выводу, что не сумеет проверить, так это или нет. Возможно, весь мир проспал вместе с ним три ночи, и никто этого не знает. Возможно, это самое обычное дело, и с ночью с четверга на пятницу так всегда и бывает. А что если только он, Никола Биляр, за одну ночь миновал три ночи, как те села, у которых три названия по разным церквям, и каждый раз во сне передвигался во времени дальше, чем остальные люди? Если так, подумал он, значит, снаружи была пятница, а у него в комнате воскресенье, и в таком случае ему не одиннадцать лет, как считают родители, а в три раза больше. Возможно, его хронометр отсчитывает не часы, а месяцы, тогда его октябрь под знаком Весов наступает ежедневно в десять часов, а уроки пения проходят по понедельникам и пятницам с июня по июль. При этих мыслях Никола Биляр весь покрылся потом и поспешил встать – скорее из этого пота, чем из постели. Он смеялся, будто происходящее с днями его щекотало.
Теперь вещи под взглядом учителя становились усталыми, табачные клубы приходили с улицы, чтобы переночевать в комнате Николы Биляра, а уроки вместо времен года были посвящены временам суток – утру и вечеру. Был конец марта, где-то на Карабурме жгли свалки, а на корешки рассады привязывали шерстинки, чтобы растения лучше приживались.
