Герцог навалился на Оливию, жамкая ее грудь через плотный корсет, а потом впился губами в аппетитное полукружие. Глаза у него стали совсем мерзко-масляные, а дыхание хриплым и тяжелым.
— Нет, до венца нам нельзя, ваша светлость! Я порядочная девушка! Вы, как жених, давший слово моему отцу, клялись доставить меня к аналою нетронутой! Прекратите! — Оливия плакала, тонкие дорожки слез пролегли по ее щекам, но герцог ее не слышал — наваливался сильнее и уже раздвинул ногой ее плотно сомкнутые колени. Лопнула тесемка на корсете, прическа растрепалась.
От ужаса Оливия обмерла, как дикий зверек от грозы. Она не знала, что делать: с одной стороны, герцог и так получит ее после алтаря и венчания, с другой — неприязнь к этому человеку с жирными губами и жадными руками пересиливала чувство долга. Единственное, что она знала точно — жених будил в ней только отвращение и ни капли любви.
— Прекратите! — не крик, а шепот.
Рука герцога проникла туда, где Оливию еще никто и никогда не трогал, не считая монахинь, что подтверждали ее целомудрие. Жадно сжала пальцы и надавила ребром, причиняя боль.
— Нет, сладенькая, задирай юбку, я достаточно терпел! Раздвигай-ка ножки, а то возьму тебя как крестьянскую девку — сзади, — герцог навалился еще сильнее, но тут карета внезапно дернулась и встала как вкопанная.
Герцог не удержался на сиденье и повалился вперед, на стенку, разделяющую пассажиров и кучера. Ударился локтем, вскрикнул от боли и ярости и сразу же заорал:
— Какого черта там происходит! Запорю!
Оливия вжалась в сиденье, благодаря бога за то, что ее мучения откладывались. Ее отдали настоящему чудовищу — мерзкому и похотливому. И никакие замки с богатствами теперь не в силах это изменить!
— Неужели я сам должен править этими чертовыми лошадьми! Кого я спрашиваю? Оглохли?!
Герцог, как был в расстегнутом камзоле, решительно распахнул дверь кареты и хотел уже выбраться наружу, но внезапно остановился и подавился собственным криком.
Захрипел и подался назад еще резвее, чем до того пытался выйти.
Потому что ему в грудь многозначительно упиралось острие короткого меча. Не такого нового и блестящего, как у охранников, но уже испачканного в чужой крови.
Вслед на мечом показалась рука в перчатке, его державшая, а потом и сам гость.
Высокий и очень широкоплечий — узкая дверца кареты явно была ему мала.
Длинноволосый, загорелый брюнет, по виду южанин, по-хозяйски оглядел содержимое кареты, многозначительно осмотрев все — от потерявшего дар речи белого от страха герцога до ослабленного корсета Оливии, который теперь не поддерживал ее высокую грудь, а находился несколько ниже, не скрывая от любопытного взгляда ничего.
Черноволосый оскалился довольно, словно волк, и крикнул кому-то снаружи:
— Повезло, парни. Мы взяли большой куш. Тут какой-то облезлый надушенный козел, но с ним такая птичка, которой не постесняются и в королевском замке. Хороша, чертовка!
Снаружи захохотали на разные голоса.
— Да как вы смеете… — начал герцог, но острие меча снова приподнялось вверх, а черноволосый перестал улыбаться.
Его лицо сразу стало жестким и недобрым. Обозначились острые скулы, и стал виден старый шрам под челюстью.
— Смею, чучело! — рыкнул он. — Еще как смею! А сейчас вытаскивай сюда свою жирную задницу, и без глупостей, а то живо кишки выпущу. — И закончил еще мрачнее: — Вылезай, посмотрим, что ты за гусь. И стоит ли тебя ощипывать. Или можно сразу насадить на вертел.
