— Очень. Сестра волнуется, — я перевожу взгляд на крохотные наручные часы. Половина десятого
— Пристегнись, довезу с ветерком, — мужчина по-отечески хлопает меня по коленке и выезжает на трассу.
— Дядь Толь, вы не могли сделать музыку тише, — я с ужасом всматриваюсь в непроглядную темень за окном автомобиля.
— А что такое?
— Не хочу собрать всех соседских собак, добираясь до своего участка.
Мужчина понимающе хмыкает и сворачивает к нашему поселочку:
— Дальше уж извини, Софушка, не поеду. Застряну в вашей глине, и придется ждать весны, — тормозит на границе, где асфальтированная дорога сменяется грунтовой.
— Дядь Толь, тут буквально двести метров, а дальше опять асфальт.
— Не поеду, и не проси, — отмахивается. — Доброй ночи, — прощается, всем своим видом указывая, чтобы я освобождала автомобиль.
— И вам, — выхожу и мягко закрываю дверь, не желая издать ненужный мне сейчас шум.
Дядя Толя же, прибавив громкость магнитолы на полную, срывается с места.
— Вот черт, — интуитивно выбираю неосвещённые участки дороги и буквально крадусь, прислушиваясь. Да разве можно что-то расслышать, когда зычное пение народной артистки перебудило всех собак? Ускоряюсь, в надежде, что за лаем не расслышать моих шагов. Ничего, — успокаиваю себя. Если вчера “трущобы” прочесывал охотник, то он вряд ли появится сегодня. И в тот момент, когда удалось убедить себя в безопасности, где-то в глубине дачного массива разносится нечеловеческий визг. Лай в мгновение замолкает, а неестественную тишину не нарушает даже дуновение ветра. От ужаса на моей шее поднимаются мягкие волоски, и я слышу собственное дыхание.
Живодеры.
Только с их появлением замолкает все живое. Собаки чувствуют хищника сильнее, забиваются в щели… как и те, кто вынужден жить в ветхих домиках, прячутся с появлением роя. Если охотники приходят за определенным человеком или нелюдем, то живодерам абсолютно все равно, кто встретится на их пути. Для них все мы — игрушки. Игрушки для кровавого, ничем не оправданного своей жестокостью развлечения.
С ними невозможно договориться или бесполезно умолять их о пощаде. В девяноста девяти процентах из ста встреча с живодерами приравнивается к смерти, и если повезет и кто-то из роя будет голоден, то быстрой.
Втягиваю голову, мои колени полусогнуты, перемещаюсь короткими перебежками. После каждой останавливаюсь и прислушиваюсь, и ничего — тишина, меня будто отправили в космос, а собственное дыхание кажется громким хрипом.
Оглядываюсь — несколько фонарей тускло освещают грунтовую дорогу, с неровностями и ямами, полными рыжей грязи, всматриваюсь в темноту перед собой, человеческому глазу ничего не разобрать. Только кое-где силуэты низких дачных домиков подсвечивает редкое освещение. Наш участок находится во втором ряду от края дачного массива, и я лелею себя надеждой, что успею вовремя добраться до укрытия.
Я не хочу оставаться на месте, но и нестись сломя голову, не зная, что ожидает впереди, не готова. Ступаю, крадучись, до боли в глазах всматриваюсь под ноги: один неверный шаг, и мне не спастись.
Мелькает мысль вернуться к дороге, бежать к трассе что есть сил, надеясь, что живодеры двинутся в противоположную сторону или найдут себе жертву раньше, чем услышат мое гулкое сердцебиение и топот твердых подошв кед.
Шаг, второй, третий — изредка поднимаю голову, ищу взглядом возвышающиеся, служащие мне ориентиром, голые ветви соседской яблони.
