– Твою мать! – продолжил неистовствовать незнакомец, чётко выкрикивая каждое слово, словно нападая на кого-то.
– Вы хорошо себя чувствуете? – последовало от Алёши.
– А-а-а-а-а-а! Твою мать!
– Вам помочь?
– Твою мать! А-ха-ха-ха!.. Твою мать!.. – выбросил незнакомец и грубо и с силой выплюнул с полстакана слюны вдаль перед собой.
Человечек дрожал, его схватили спазмы, сквозь сжатый рот просачивалась пена. Алёша кричал в поиске помощи, но никто его не слышал. Человечек, охваченный судорогами, сложился вдвое будто аккордеон и умер. Алёша повернулся к выходу с намерением уйти и больше никогда не возвращаться.
Напоследок, Алёша бросил взгляд из-за плеча на тех трёх, пребывающих в технической комнате – они хохотали, растягивая улыбку до ушей, и с видимым удовольствием похлопывали по плёночному проигрывателю как довольный хозяин по послушному питомцу.
Рисунок шестой
Пожалуй, одной из главнейших черт Алёшиного характера можно было бы назвать предприимчивость. Относительно молодой пластилин, отживающий закат своей юной силы и подросткового уверившего в себя богоподобного могущества, он так и не познал самодостаточности. Но именно его предприимчивость, претенциозность и деловитость позволили ему достичь того, что ему удалось, то есть купить и обустроить «Дружбу». И несмотря на эту предприимчивость, Алёша пребывал с самого своего детства в отчаянии, и даже, казалось бы, беспричинном. Две силы регулировали его и балансировали в нём, не позволяя друг другу взять верх и поддерживая остаток Алёшиной жизненной энергии во вполне пригодном состоянии. Хоть бы и так, а Алёше редко это служило успокоением: он с ритмичностью маятника переходил из бодрости и воодушевления в умственное отупение и душевное онемение. Его внутренний баланс был лишён гармонии. Но припадков гнева за ним однозначно не наблюдалось.
Алёша вернулся в комнату техобслуживания в «Дружбе» и закрыл за собой дверь. Он перевёл пустой взгляд в сторону зала: фильм подходил к концу, и на сеансе оставалось только несколько человечков. Насчитав восемь присутствующих, Алёша с усилием в движении подошёл к холодильнику, заглянул в него и что-то там подробно посмотрел внутри, затем закрыл дверцу и уселся в кресло, измученный. Он вновь поднял усталые глаза на экран: близилась к завершению финальная сцена фильма, где протестующие демонстративно сносят памятник первому изготовителю пластмассы, можно сказать, её изобретателю. Зрители сидели уже склонив головы на плечи.
Удар! Не заметил Алёша, не отдал себе отчёт в том, что с хрустом ударил рукой поверхность, за которой сидел. Этим всплеском он даже сбил уровень звука на консоли, что он тут же исправил. Понежив руку, чтобы освободить её от боли, он выложил её на регулятор громкости и заметил вдруг, что чего-то не хватает. Он рассматривал собственную руку, ту, которую он носит на себе с детства, которой он открывает двери и включает фильмы, которой он ест и на которую смотрит в недоумении как на неожиданность. И, по прошествии нескольких секунд, наконец он понял, что своим ударом оторвал себе часть руки. Он принялся искать пропажу. Где она лежала, эта часть, он не смог увидеть, прошерстив глазами всё, до чего дотягивался взгляд. И, повернувшись в кресле в сторону и сдвинув ногу вбок, он нащупал маленький комочек, затесавшийся у его стоп. Прежде чем взять его левой, целой рукой, Алёша глядел на него словно видел впервые: он засматривался тем, как блеклый свет верхней лампы комнаты делил его беглую плоть с темнотой, выступавшей из-под звуковой консоли. И снова чёрное и белое стали осязаемыми. Алёшино лицо искривилось, будто готовясь обратиться в слёзы.
