Невротички - страница 14

Мария Ивановна с Верочкой образовали лечебно-обучающий конгломерат, добровольно выходить из которого было запрещено. Оля мечтала сбежать из этого сумасшедшего дома, чего-то самой достичь или хотя бы немного побыть в одиночестве. Поэтому вышла за первого, кто предложил сепарироваться из бабо-матерьского гнезда. Горю покинутой матери не было предела:

– 

Я всю жизнь ей посвятила, – глотая слезы, жаловалась женщина подруге. – А она даже не вспоминает мать!

– 

В попу их целуешь, себе во всем отказываешь, так на старости никто не спросит о самочувствии… – поддерживала Внрочку Жанночка, тучная одинокая женщина иерусалимских корней. Втихаря гордилась, что участь «маму использовали и выбросили на помойку» ее миновала. Жанночка родила сына для себя и с мужчиной под одной крышей никогда не сожительствовала. Мишенька рос глубоко маминым, достойно выполняя роль ребенка, хозяина, мужчины и надежды на стакан воды в старости. Когда случайно забеременев одну красотку и родив внука, Миша неосмотрительно предупредил маму о планах переезда, Жанночка от неожиданности среагировала не сразу. Лишь на вторые сутки ее потенциально покинутый организм выдал предсмертное повышение давления. Сын с красоткой и ребенком остались у матери. Ненадолго. Вынести Жанночкин деспотичный нрав стало непосильной задачей, и истощенная красотка покинула Мишу. Жанночка осталась при своем мужчине.

– 

Помню, надо было в санаторий определить. У нее же астма, дистония, вечно с бронхитами и недобором веса. Больной дистрофан, кожа да кости, ножки как ниточки. Так я в ноги падала заведующей, чтобы путевку дала. Поезд, попутки, автобусы грязные, денег ноль. Куча вещей, на месяц едем. Санаторий на холме. То я с поезда на плечах свою доходягу тащу, в руках кошолки и чемодан, весом с меня. Иду и плачу. Ветер в лицо, а я даже слезы вытереть не могу, рук не хватает.

– 

Да за что ж тебе такое?

– 

Иду и рыдаю над судьбой и больным ребенком. Борислав

мало спонсировал.

– 

Жлоб.

– 

Да! Когда не хватало денег, устроилась в лабораторию банки из-под анализов мыть, чтоб хоть рубль на лечение заработать. А теперь она мне не звонит! Моя жизнь распята на кресте ее болячек, – Верочка зарыдала и бросила трубку, забыв уточнить, как у приятельницы дела. Ибо когда не любят, ты становишься сумасшедшим.

Мама с Верочкой приносили обеды и вешали на ручку входной двери Олиной квартиры, звонили по четыре раза в день с вопросом «Как ты?» или заявлениями «Там бабушка пошла, через 15 минут будет» и периодически рекомендовали уйти от недостойного работяги, который крутил в машинах гайки и смел прикасаться к Олиному первенцу без предварительной стерилизации. По мнению женщин, Оля была неспособна к правильному и адекватному уходу за живым существом, поэтому вмешательство с целью контроля в молодую семью было необходимо.

– 

Я им говорю, что сама приготовлю, так они без предупреждения просто звонят в дверь и вручают пакеты с судками! – жалуется Оля подруге о наболевшем.

– 

Так не открывай дверь, – та хохочет.

– 

Я раз и не открыла. Оставили еду под дверью.

– 

Съели?

– 

Съели. Бабушка вкусно готовит. К тому же с малым нянчатся, я могу на сутки отдать, вообще без проблем.

– 

Может, няню?

– 

Зачем?

– 

Чтобы отказаться от помощи тех, кто тебя раздражает, – размышляла подруга.

– 

Они – моя семья.

– 

А муж кто?

Оля продолжала на словах бунтовать против системы, но успешно пользовалась ее благами, оставаясь частью системы.