– Твоя воля, государь!
– Что же ты этак исподлобья смотришь на меня?! Аль не по сердцу сия затея?!
– Взираю с благоговением на тебя, государь. Краше солнца царская добродетель.
– Борис!
– Слушаю.
– Устоит ли Псков? Хватит ли силы? А? Как ты о том думаешь? Угроза ему великая.
– Устоит, государь. Знаю я хорошо прямого, храброго Шуйского Ивана Петровича и князя Андрея Хворостинина, а Скопин-Шуйский – мой ближний друг… Силою и смелостью Бог не обидел и его.
– Точно бы и так… – Царь тихо сказал: – Иван-царевич просит у меня войско, дабы ко Пскову на выручку идти… Боюсь! Ни одного воина нельзя нам снимать с Москвы… Жду нападения новых ворогов. Кто будет Москву оборонять? Отказал я царевичу. Что ты скажешь? Отвечай прямо, не бойся.
Годунов низко поклонился, тяжело вздохнул.
– Псков, думается мне, устоит. Обождать надо. Твое, государь, решение мудростью овеяно. Полки от Москвы оттянуть – стало быть, открыть дорогу к царствующему граду Москве.
– Смотри, держи про себя, что поведал о царевиче… А того парня готовь к службе. Не худо бы и его с Шевригиным в Рим отослать.
Борис Годунов сказал:
– Пускай полюбуются, какие у нас красавцы есть.
Царь нахмурился, неистово шлепая ладонями по локотникам кресла.
– Вот когда я ломаю колычевскую спесь!.. Сломлю и поставлю на своем!.. Никакая казнь так не утоляла моей жажды мести, как оная добродетель! Пойми, Борис! Радуйся такой перемене! Никита был враг мой, а его сын будет моим добрым слугой! Вот моя месть!
Борис не знал, что говорить, широким размахом руки осенил себя крестным знамением:
– Дай, Господи, моему чадолюбивому государю здравствовать многие годы! Вижу чудесные перемены впереди! Все должно совершаться согласно твоей государевой воле.
– Полно тебе! Все ли? – возразил царь, покачав недоверчиво головою. – Ни на един час не забываю я о свейском Делагарде. Гляди, уже к Нарве он рвется. На нашу Новгородскую землю зарится. Отослал я туда Шереметева и еще двух воевод на подмогу. Что-то будет?! Стефана так я не боюсь, как свейских воевод. Сильны они! Крымского хана тоже не страшусь. Не до нас ему. Турецкому султану помогает он против персов… Война там у них. Нехристи передрались. Нагой все разведал, не зря его посылал я… Басурманы меж собой в лютой злобе. С христианских королей пример взяли. Персидский шах с турками-собаками воюет, бьет их, а мне подарок прислал: зело нарядный трон. Шесть сотен алмазов на нем, да столько же рубинов, сапфиров, да смарагдов и бирюзы невесть сколько. А есть и в половину голубиного яйца. Знатно порадовал меня шах Аббас! Мне его надобно также одарить… Силу нашу видит Аббас. Не так ли?
– Драгоценные дары подобные не приходят без значения… Шах почтил могущество твое, государь…
– Большая надежда, Борис, у меня на северные наши вотчины, на Поморье. Коли укрепим там свою морскую силу, так и Свейской державе в те поры не поздоровится. Грозное место – те берега. Давно я думаю о том.
Годунов с восхищением в глазах воскликнул:
– На Студеном море – непобедимою станет Русь, государь! Постоянно и я о том думаю.
– Не будем же терять времени! Монахи нам помогут. Вон печенгский игумен Трифон с чернецами в Вардегуз плавал и торг вел рыбой, рыбьим жиром и иным добром. О том мне поведал бродяга-монах Гавриил, коего принял я на свою, государеву, службу… Рассказал он мне, будто в Печенгу приплывают для торга датские, свейские и голландские люди. Не будем чинить им препоны. Пускай без зацепки строят свои дома, кладовые на торговых путях между Москвой и Студеным морем… Гавриил назвал те пути «божьей дорогой к великому окияну». Велел я Бельскому снарядить обоз на устье Двины-реки, чтоб пристанище там оснастить. Того чернеца, Гавриила, приручить надобно. К обозу я приставил его. Пускай советником у воеводы будет.
