Эх, Юля, знала бы ты, каким я себя считал олухом. Хотя делать ответное движение было совершенно неудобно. Не мог же я тебя приобнять, когда у меня в руках висит куртка немаленькая и пакет с грязными уличными ботинками. Совсем уж не по-джентельменски. Я и тогда и сейчас считаю это вполне очевидным. Если уж обнимать кого-нибудь вместе со своими вещами, то какую-нибудь Слёзкину, к которой я относился со скептицизмом. Это если бы она ко мне так подошла. К ней у меня никого тёплого чувства не было, поэтому я её мог даже рукой с пакетом уличной сменки оттолкнуть. А тебя обнимать хотелось чистыми руками.
Но ты почему-то подбирала такие моменты, когда я был в крайне неправильном положении для этого. Ты после этого ничего подобного не делала, но я потом каждый раз, когда все вновь толпились у шкафчика, а ты была где-то неподалёку, подготавливался к новой возможной твоей «странной» попытке то ли флиртовать, то ли шутить со мной. Я придумал такую тактику: сначала беру куртку в одну руку и сразу выпрямляюсь, но боковым зрением пытаюсь узреть твоё приближение. А пакет пока не торопился брать, но руки вновь старался растопырить в сторону, будто в жесте широкого приветствия. Если бы ты тогда возобновляла свои ироничные «обнимашки», то мне было бы легче обнимать тебя свободной рукой. Я так ждал третьей попытки от тебя, а ты (как мне казалась) обиделась, что я был так холоден в твоих «заходах». И меня это расстраивало, но и удивляло. Я ведь понимал, что перед другими девчонками ты так делала не просто так. Если бы это было только в момент нашего уединения, то это тоже очень откровенно и мне было бы куда легче. Но ты почему-то никогда такого не делала, когда мы действительно оказывались в хороший момент, когда никто не мог нас видеть.
Мне казалось очевидным, что ты сама огорчалась от моей сдержанности, ведь хоть какую-то симпатию ты показывала. Если уж учителя это видели на уроках и слегка так нас «останавливали», прося не отвлекаться на свои «шуры-муры». В том числе и эти тычки в мою спину. Почему-то на уроках истории и обществознания (в кабинете на первом этаже) это «игра» разгоралось особенно рьяно. Так вот, мне виделось тогда своё объяснение таким публичным «обнимашкам». Как мне казалось, ты считала, что девчонки посмеиваются над твоими попытками флирта со мной, поэтому хотела выжать из ситуации такой эффект, чтобы ни у кого не было больше сомнений. Я думал, что ты ожидала быстрой и очевидной ответной реакции в виде взаимного обнимания, но моменты подбирала самые неудачные. И я вполне уже тогда был согласен, что хочу пойти на твою задумку вполне осознанно. У меня не было желания проучить тебя за какие-то мои прежние обидки на твои слова про мою скромную («непраздничную») одежду или наше (с Антохой и Раисом) увлечение игрой бумажным мячом. Я на ревности не играл. На слова мог обидеться, но вот обнять тебя и целовать я хотел куда больше, чем хоть как-то тебя ранить. И я ведь ни разу не говорил тебе каких-то фраз по типу «тебе какая разница, в чём я хожу?» или «чем тебе наш футбол на перемене мешает?». Я на твои замечания просто молчал. Как сильно я скрывал свои чувства к тебе, так же сильно я скрывал и свои порывы огрызаться. Я точно для себя понимал, что моя агрессия может восприниматься как преграда нашим отношениям. Для меня было легче стерпеть замечание от любимой женщины, чем дать повод ей прекратить испытывать ко мне хоть какую-то симпатию.
