– Послушай, – начала я, внимательно наблюдая за выражением ее лица, – я подумала… ведь ты легко входишь в нарисованные тобой картины. А здесь Грег изображен как раз перед повешением. Может, если ты войдешь туда, то сможешь поговорить с ним?
Ноздри Ренаты дрогнули, губы поджались. Я отошла от нее подальше. Она выглядела хмурой и словно смотрела в самую глубь картины, в ее нутро. Но вот она повернулась ко мне. Ее глаза казались непроницаемо-черными, и я не могла распознать их выражение, словно смотрела на отполированные угли.
– Я могу туда войти, – тихо сказала Рената, и ее лицо приняло более живое выражение, – но тебе это ничего не даст, ведь я окажусь перед самым повешением и последующим превращением. Вот если бы я нарисовала Грега уже после того, как он вновь стал человеком!
– Так нарисуй! – нетерпеливо произнесла я. – Иначе я сойду с ума от неизвестности! Я должна хоть каким-то способом с ним связаться! Узнать, что там происходит, жив ли он вообще!
– Легко сказать: нарисуй! – усмехнулась она. – Думаешь, все это создано исключительно по моему желанию?
– Конечно! – ответила я. – А как же еще?
– Я создаю картины иначе, – задумчиво проговорила она. – Словно кто-то водит моей рукой в этот момент, и сюжеты возникают будто бы помимо моей воли. Это трудно назвать вдохновением. Скорее я становлюсь участником какой-то неведомой мне игры. Но вот кто второй игрок, не знаю!
– Провидение, – машинально предположила я.
Рената отшатнулась, изменившись в лице.
– Ой, прости! – спохватилась я.
– Взвешивай, прежде чем сказать, – укоризненно произнесла она.
– Значит, у тебя сейчас нет порыва изобразить Грега после его обратного превращения? – уточнила я и погрустнела.
– Как видишь, – пожала она плечами.
– Я могу забрать себе этот триптих?
– Конечно! И то полотно, что в квартире Грега.
Консьерж помог мне спустить картины в машину. Когда я привезла их домой, то просто поставила в гостиной у стены. Они резко и неприятно контрастировали с той ясной светлой картиной, где мы кружились на летнем лугу, поэтому я отвернула их лицом к стене. А через какое-то время перенесла в кабинет Грега.
Последующие дни прошли без каких-либо особых событий. Я выходила из квартиры всего один раз, чтобы открыть счет в сбербанке и положить деньги. Ршила не просить у мамы ее паспорт, что-то ей объяснять, уговаривать, так как она, несомненно, начнет отказываться. Я просто открыла счет на свое имя, положила туда довольно крупную сумму и заказала пластиковую карточку, решив отдать ее маме и сообщить пин-код, чтобы она сама снимала оттуда деньги, когда захочет.
Больше я не выходила из дома. Мое существование стало похоже на полуявь-полусон. Подсознательно я ждала лишь одного – звонка Коли, а до этого не хотела никого и ничего видеть и слышать. Я бродила по квартире без всякой цели, часто плакала и это хоть как-то облегчало душу и оживляло ее. Много времени проводила возле картин. Я подолгу сидела в гостиной и смотрела на нас с Грегом на фоне летнего пейзажа, потом шла в кабинет и застывала там перед триптихом. И чем дольше я оставалась в одиночестве, тем быстрее теряла последние остатки мужества и уверенности в благополучном разрешении ситуации. Время шло, ничего не происходило. Я пыталась понять тайный смысл взаимодействия Ренаты и ее картин, но истина ускользала от меня, прозрения не наступало, к тому же мой разум был словно затуманен беспрерывным горем, я не могла рассуждать логично. При одном воспоминании о Греге я впадала в жуткую тоску. Единственным утешением служил кулон с его кровью. Я открывала его, вдыхала запах, и мне казалось, что мой любимый рядом.
