Черепаха уже месяц находилась где-то между шкафом и тумбочкой, питаясь фисташками из пакетика, упавшего за тумбочку, и пылью, поэтому ее мнением в целом можно было пренебречь. Чего нельзя было сказать о петухе. Последний, наблюдая через окно с балкона за появлением в квартире значительного количества гостей, которых необходимо было кормить, вспомнил про большую кастрюлю. Которую несмотря ни на что, так и не убрали с балкона, поэтому петух занервничал, включил беговую дорожку и стал усиленно бежать по ней.
В это время Крохоборов отчетливо понимал, что ему необходимо выдержать очень тонкую грань, находившуюся на узком стыке тяжело больного; пациента, которому ни в коем случае не надо ни в больницу, ни тем более обратно во двор; но, в принципе, вполне себе не безнадежного, кого можно отпустить к себе в квартиру к оставшимся без защиты деньгам и котлетам от потенциального вторжения криминального короля Кимычева.
Именно котлеты стали новой опцией в системе переживаний Крохоборова за свои сокровища. Первоначально он о них почему-то не подумал. И совершенно напрасно. Помимо текущего запаса там находилось сто акционных котлет – практически целое состояние. И такой прожженный мафиози, как Кимычев, наверняка должен был понимать цену этого актива. А раз уж это чудовище в человеческом обличие, решило добить его полным разгромом собственности, то есть денег и котлет из морозилки, Крохоборов в отчаянии опять задрыгал ногами.
– Смотрите, опять куда-то бежит, – авторитетно заявил Братанов.
Газопроводов, забыв в связи с большим наплывом гостей про аттракцион с попугайчиком к величайшей радости последнего, уже подготовил всем согревающее из своего знаменитого бара на ход не только одной ноги, но и, пожалуй, двух. Крохоборов, через боковую щелку заметив, что все внимание вновь оказалось сконцентрировано на нем, перестал дрыгать ногами и стал неподвижен.
– Смотрите, не двигается! – закричала Дюймовочкина и тут же подскочила к лежавшему на полу Крохоборову делать искусственное дыхание.
– Может, ему тоже немного? – невозмутимо спросил Газопроводов, кивая на наполненные на столе стопки.
– Даже не начинай, – резко отрезала Дюймовочкина. – Ему нужны лекарства и перевязка. И желательно укол.
Участники преимущественно цыганского по этническому составу семинара по конокрадству, за исключением почтальона Пастушкова, прочно оккупировавшего передвижное караоке и самого медленного таксиста Кимычева, с ужасом периодически выглядывавшем из-под тюбетейки на происходящее.
– Дорогой, пойдем пить и танцевать! – когда Кимычеву впервые за определенное время приподняли тюбетейку, то его глаза, вооруженные очками, увидели перед собой не совсем бритое лицо с черными курчавыми волосами. – Да, он же тоже цыган!
При этих словах заглянувший Кимычеву в глаза приподнял его с кибитки чуть ли не одной рукой и поставил рядом, а какой-то седой цыган в большой шапке поднес Кимычеву стакан, видимо с водой, решил непьющий таксист.
– Посвящение! – торжественно провозгласил седой цыган под продолжавшуюся песню про коня от Пастушкова.
Кимычев, которому действительно хотелось пить, сделал большой глоток…
То, что он прямо сразу не упал под кибитку стало совместным результатом нескольких обстоятельств: первоначальным положением корпуса, при котором он максимум мог сесть на землю; сильными волосатыми руками цыган, подхватившими его в последний момент; тем, что, сделав большой глоток, примерно половину цыганского самогона он выплюнул как раз по дороге в сторону земли, куда первоначально направлялся. Крепче пива он никогда и ничего в жизни не пил. При этом Пастушков, не замечая происходивших событий, продолжал петь в передвижном караоке про коня, которого надо срочно было искупать. Кимычев, только что не только посвященный в цыгане, но и пойманный в последний момент, неподвижно лежал в кибитке, укутанный одеялом, и через пять минут сладко спал под бесконечные песни про коней от Пастушкова.
