Незримому Собеседнику - страница 41

На берегу играли Дети, строили фигуру из песка. Я, поддавшись их очарованию, присел собирать камни. Что не осталось без Её внимания. Камни вдруг показались неуместными, и чтобы не нести их, я побросал их в воду. Но ни один не подпрыгнул, что только прибавило тяжести на сердце. Казалось, что мы никогда не преодолеем линию присутствия кораблей.

Тем временем трубили равнение на флаг, и Она, воодушевленная происходящим на корабле, желала моего соучастия. Я не смотрел. Косился. К Заячьему мосту я вышел уничтоженным. Но вполне способным к восстановлению. Опять же Заяц, монеты… Вечер катился в ночь. Мы поспешили домой, чтобы реализовать Её планы.

А потом Она предложила на сон досмотреть со мной фильм, в котором не видела за делами своими ни начала, ни середины. Я смотрел его один, коротая время в ожидании Её с работы, и отказался, сославшись на то, что Ей будет не понятен сюжет. И вместо фильма в постели завязалась дискуссия на тему скоростей нашего века и потребностей человека.

Сна ни в одном глазу. Я хотел Её, Она хотела спать. Утро мы встретили одинаково разбитыми, потому что никто из нас не получил желаемого. И тогда я решил, что надо пожалеть себя.

Стоило мне только записать черновик рассказа на Диск, как я ощутил до боли родную маету. Но в этот раз я ей обрадовался, как верному другу, который в любое время дня и ночи примет, как будто только меня и ждали.

Есть ещё кое-что общее. Есть. Под речь и скрипку Михаила Казиника я обнаружил простую деталь неизбежности разделения моей Любви и Любимой. Потому что Любовь моя – Она вот такая, старше, мудрее и т. д… А Люблю двух разных Девочек по-разному. И самый большой конфликт, который произошел в последнее время – как всегда, меня со мной. И, видимо, пришёл момент его осознания. Благодаря корабля особенно. А значит, этот эпизод нуждается в особом описании.

Наверное, зарождается самая прекрасная метаморфоза, которую я давно ждал. Отпадает необходимость, чтобы Любовь смотрела на меня снаружи, не важно, чьими глазами, но всё больше потребности, чтобы струилась изнутри. А значит, побуждала писать и жить, как писать.

Вот оно. Не «лечись радостью». Не «соберись, тряпка». А «о чём страдать будешь?». Вопрос, которого я ждал, наверное. Возможно, его часто ждем мы все, и даже подростки были б ему рады. Наорать на себя я сам могу, разозлиться, собраться. Но в момент, когда я разбит, подобные изречения со стороны лишь подчеркивают мою разбитость.

Итак, о чём страдала моя ночь? Почему ко мне опять стал ходить Директор Светланы со смешным предложением – за что-то там, давно подаренное мною заплатить. Почему это вообще так остро? Если есть, что спеть, почему не петь? Только потому, что у каждого своя жизнь и даже в некотором роде семья?

Вот если б мне было, что слушать, я бы слушал. Если б я считал, что слово моё важно, то писал. Но слово моё, как известно из одного письма, которым меня удостоила Светлана, назойливо и утомительно. И не достойно ответного слова. А может, это просто трансформированные грёзы, которые ещё не далеко ушли. Может. Всё может быть.

Почему, вообще, кажется, что я буду возражать? И вот это всё, и прочая муть. И вот на тебе, пожалуйста. Кстати, обычно, мы, авторы, говоря «ты», говорим с собой, и тогда кажется, что с каждым.

Но я отвлёкся. Иная романтика встреч или нечто иное. Каким я вылезу из старой кожи? С каким словом пойду к читателю, помимо книг? И всё это, потому что всё идёт так, а не иначе. По-другому бы не обожгло. И это ещё одно болезненное открытие. Что ж, всё насыщеннее пахнет активным творческим процессом. И, видимо, ломать будет всё сильнее.