Меня, кстати, Медуза вполне устроила. Ричи ведь не страдал избытком усердия в исполнении обязанностей сторожевой собаки, полагая, что ничего страшного не будет, если он отлучится на пару-тройку деньков, а тут нате вам – теперь дом навсегда под защитой этого случайного пугала…
В другой раз, решив порадовать нас своим фирменным салатом, он превращал кухню в арену гладиаторских боев: через несколько минут беготни между мойкой и столами и яростной рубки теркой и ножами все полы и стены были в остатках свеклы, моркови, капусты и лука. А на столе красовался таз – ни больше ни меньше! – полный этой овощной мешанины, обильно сдобренной растительным маслом, уксусом и перцем. И не в ожидании гостей и не на трехдневный запас – съеден был Вовкой тот тазик зараз.
И вот что я вам скажу: хотите – верьте, хотите – нет, но я не припомню ни одного случая, когда всерьез разозлился бы на него. Вообще! И совершенно не обижался, когда он вдруг пропадал на долгое время. Никаких надуманных обязательств и полное доверие друг другу – и наша дружба оставалась кристально чистым, уютным домом, где мы, хохоча, могли укрыться хотя б на время от неуемных требований мира.
Правда, я вполне допускаю, что у них с Ричи тоже был свой ментальный домик, где мое присутствие представлялось совсем необязательным. Не раз бывало так, что Вовка, приехав к нам, в дом не заходил, и, только выглянув случайно во двор, я заставал его сидящим на садовом пластиковом стуле возле будки Ричи, – как выяснялось, уже давно.
Вовка был единственная душа, которой всегда есть дело до того, как там Рычы (так он его называл). И когда мы созванивались или переписывались, он всегда интересовался, что поделывает и где нынче рыщет его четырехлапый брат.
А может, их сближала тяга к самоуничтожению? То, как они распоряжались своей жизнью, своим здоровьем, больше смахивало на опыты по выживаемости в экстремальных условиях: опасные количества водки у одного и опасные загулы у другого. И в этом они готовы были следовать до конца.
Со временем Вовка стал приезжать к нам все реже, и то лишь по случаю. Он обустроил свой быт, жил по своим правилам, где выпивка оставалась ежедневным пунктом, и ему, как мне кажется, все чаще было просто лень приехать ко мне, не слишком к тому же подходящему собутыльнику.
Ну а когда у него возник серьезный конфликт с работодателем и он со скандалом и большим шумом ушел с той работы, наступила третья долгая пора забвения. И последняя…
Перед тем как исчезнуть из моей жизни снова, он приезжал еще пару раз. Всем его существом владели озлобленность и жажда мщения по отношению к тому человеку, который выдвинул против него тяжелые и, как он уверял, несправедливые обвинения. Речь шла о краже товара в магазине, управляемом Вовкой – его и заподозрили в причастности к ней. Вовкина гордость была уязвлена безмерно. Он чувствовал себя униженным и оскорбленным…
Сочувствуя ему, я, тем не менее, всячески убеждал его забыть обиду, перестать жить в гневе. Но он не внимал моим словам – алкоголь был ему лучшим советчиком и другом, чем я.
И самым страшным стало то, что наш смех почти исчез. Вскоре он и вовсе перестал со мной общаться, и я только мог предполагать, что он вернулся в Курск.
В последующие пять лет если и была какая-то переписка, то совсем уж редкая; едва начавшись, она обрывались невнятной фразой с его стороны – созданной, по всей видимости, под хорошо пьяную руку. Но!
