И конечно же, Эдик может захотеть продемонстрировать отцу, что он и сам с усами.
Они от этого решения проиграют оба, на самом деле.
И Эд, молчащий по ту сторону трубки, кажется, прикидывает, хочет ли он таких убытков.
Может ведь.
И сам он – выплывет.
Черт возьми, и ведь план по выводу Эда из всех схем – он самый паршивый из всех имеющихся. Очень много уязвимых мест выявляется. Поди-ка отбалансируй весь механизм, если выдернешь из него ведущую шестерню.
— Хорошо, — наконец сухо выдает Эд, — я буду огибать твою малолетку за три квартала. Но и она сама, по своей инициативе не должна и близко подходить к маме. И никаких посылок, подарков, записок, которые могут довести маму до истерики. Это ты до неё донести сможешь?
— Донесу, — отрезает Алекс, и Эд сбрасывается сам. А Алекс включает поворотник. Три подмигивания, как и договаривались.
Нет таких слов, чтобы описать, какое облегчение он сейчас испытывает. В конце концов, характер-то у Эда – его. В худшем смысле. И эта патологическая неприязнь к тем, кто пытается навязывать свои условия – тоже у них общая.
— Зачем мы здесь? – зябко кутая плечи в тонкий шарфик, Кристина смотрит на здание, возвышающееся над ними, со смесью неприязни и брезгливости. И вправду. ЗАГС мог выглядеть и покраше, и Алекс непременно выбрал бы что-то приличнее, но сегодня от ткнул в ближайшую географическую точку.
— А ты попробуй угадать, дорогая, – саркастично откликается он, утапливая чешущиеся руки от греха подальше – в карманы, — тебе хватит трех попыток?
17. Глава 17. Одержимая
— Свет, а Свет…
Я вслепую шарю по полу, нашариваю чашку, заглядываю в неё — она пуста, удручающе и вероломно. Ну что ж, значит, пусть земля ей будет свалкой.
В последний путь свой чашка летит до двери, врезается в неё, брызгает во все стороны осколками.
— Нет, ну ваще! – голос Ленки за дверью смещается в сторону от сочувствия до ярого недовольства. — Ты в курсе, что это и моя комната?
Во второй раз мне под руку попадается уже не чашка, на этот раз туфля. И в дверь она врезается набойкой.
— Пойду еще погуляю, — Ленка за дверью вздыхает как-то обреченно, и судя по удаляющимся шагам – выполняет свою мысль незамедлительно!
Хочет жить, девочка. Не зря из всех моих соседок эта продержалась действительно долго.
Я крепче обнимаю колени и утыкаюсь в них лицом.
Нет, я знала, что больно будет. Я предвкушала эту боль. Не догадывалась только о ее силе.
И что даже дышать и то не будет желания. Только закрыть глаза и перестать существовать. Прекратить быть этим человеком Сто Процентов Агонии.
Как будто на сетчатке отпечаталась цветная картинка.
Мой Козырь.
Его жена, висящая на нем как клещ.
Как клещ, как собачонка – я могу придумать сотню оскорблений для неё и даже слова матерного не попользую. И все же, ничего от этого не поменяется. Если мужик ходит от жены налево – значит, его мир вполне себе устраивает. Устраивает потрахивать жену и иметь девочку без запросов для разнообразия ощущений. И ничего-то он не будет менять, уж тем более – отказываться от жены ради любовницы. Потому что таких любовниц – цельный мир. Ходим, виляем призывно задницами, одна другой краше. Хоть каждый день новую в постель клади. Уж у кого, у кого, а у Александра Козыря с этим проблем не будет.
Я повторяю это раз за разом, круг за кругом, я выучила каждое слово этой дивной речи и отрепетировала её в восьми разных интонациях. И все равно, больно так, что кажется – легкие из груди вырвали, и я дышу пустотой, рваными венами, битым стеклом.
