— Продолжаем? – вкрадчиво тянет Алекс. И не то важно, как прижатый к полу раб захлебнется в жарком приступе восторженного: «Да, да, да!». Важно, что Светочка зажмурится, стиснет зубы, скрутит гонор, и когда она снова их откроет – на Алекса снова будет смотреть ее голодная одержимая болью рабыня. Взглянет и мелко-мелко задергает подбородком.
Не ощутить самой, так хоть представить… Посмотреть…
Алекс встает на ноги одним движением. Играючи перебрасывает из руки в руку плеть. Ладони – они ведь обе скучали по этой забаве. И работы жаждут тоже обе.
— С места не вставать.
Наверное, она думала, что он не видит, что она тихонечко, по паре миллиметров, по сантиметру подается вперед, выкрадывая себе на полволоска — но больше вожделенного зрелища. Хотя, может, ей просто хотелось сжульничать хоть в чем-то, украсть у него хоть маленький кусочек своей непобежденной воли.
Бедная наивная девочка. Была убеждена, что его устроит меньше чем вся она. Он не уступил бы даже один процентик своей Летучей.
Одернутая Летучая, подловленная на плутовстве, под тяжелым взглядом хоть и держит лицо — но двигает задницу свою ближе к спинке кресла.
— Еще.
Алые губы сжимаются плотнее. Она упирается лопатками в спинку, и ядовито вскидывает брови в беззвучном: “Достаточно!”.
— Да, Летучая, именно так, — Алекс криво ухмыляется, — нужно чаще приказывать тебе прикусывать язычок. Беззвучная ты — просто божественна.
И до того, как вскипят снова искры в непокорных глазах, он снова заставляет руку с плетью взлететь и опуститься. От потолка и до спины.
В этот раз — он не удерживает щенка на месте постоянно. С садизмом старого кота, отпускает, позволяет отползти, поверить в спасение, и тремя резкими ударами выбить из легких раба недопереведенный дух.
В какой-то момент свист плети, вопли и тишина начинают переплетаться друг в друга как неразрывное целое. И будто начинает тикать невидимый метроном, отмеряя такты в этой симфонии, будто подсказывая, где “композитору” сделать акцентную паузу, а где — добавить еще один звучный “аккорд”.
В обычное время это был знак близости точки катарсиса. Когда тьма внутри взрывалась и вырывалась наружу, но сегодня…
Нет.
Эта порка не была полноценной сессией — нет, она была презентацией для дерзкой девчонки, отрицавшей собственные потребности. Девчонки, что сидя в кресле сейчас, в бессильном отчаянии царапала кожаные подлокотники. Не виси между ними озвученного приказа — она бы вскочила на ноги и пинком бы отшвырнула от Алекса этого своего покорного.
И только поэтому, только потому что до конца стоило раскрываться только с ней, когда не будет рядом всяких лишних персонажей, Алекс останавливается. Превозмогает глухоту сужающегося в домспейсе мира. С долгими паузами бросает на холст сплошь исполосованной спины раба еще три щедрых мазка плети.
А вот парень удержаться не смог. И не факт что пытался.
Откликается не воплями, а бессвязным бормотанием и какой-то болтовней.
Наклонившись к сабу и заглянув в остекленевшие, мечущиеся хаотично глаза, Алекс ухмыляется.
— Хорош. Не будет жаловаться.
Все в том же сладком, под завязку наполненном чужом болью беззвучии шагает к дверям.
Выглядывает, приподнимает бровь. Судя по всему — звучания имени Александра Козыря оказалось достаточно, чтобы у номера окончания сессии или первых признаков драки ждал не просто клубный холуй, а аж цельный клубный владелец. Хотя ладно, холуй у него имелся. Очень кстати — мордатый и широкоплечий.
