— Черт с тобой, паскудник, — ворчливо замечаю я, — можешь воровать у меня одеяло сколько захочешь.
Дервиш дергает хвостом — ему, мол, эти высочайшие разрешения поборту, он не собирался отказываться от вредных своих привычек. Несется к первому препятствию на своем пути.
Вечен ли мой фавор?
Черт его знает.
Но судя по злому взгляду Кристины Сергеевны Козырь, выписанному этой псине — она явно надеялась, что хоть Дервиш между нами двумя выберет её. И я рада бесконечно, что ей обломалось!
22. Глава 22. Доверяющая
— И что, ты веришь ему?
Георгинчик старательно выдерживает количество иронии в своем голосе, потому что знает — он не вытянет говорить со мной саркастично. Я же снимаю с вешалки графичное черно-белое платье с ассиметричным плечом и критично щупаю швы. Мне по качеству шмоток этого бренда сегодня к шести нужно сдать статью на пятьсот слов.
— Верю в чем?
— Веришь, что мужик его состоятельности, его возраста, его аппетитов довольствуется одной тобой? Не заходит к жене по памяти. Не навещает скучающих любовниц…
Иголки, иголки, иголки.
Сразу видно, Георгинчик давно не чесал внутреннего суку-инквизитора и сыплет, сыплет свою правду-матку от души.
Отбрасываю черно-белое платье, выуживаю из груды цветастых тряпок на вешалках ярко-карминовое. Правда смотрю не на него, смотрю выше, пробуя вопросы Георгинчика на вкус. А потом, к его разочарованию, просто пожимаю плечами.
— Да, верю. Не заходит, не навещает, довольствуется.
— Светик! — Георгинчик закатывает глаза. — Я вот не понимаю, это ты себя так любишь, или просто первый раз влюбилась, что готова на суровую реальность глаза закрыть?
— Влюбилась в первый раз, — я фыркаю и снова придирчиво уставляюсь на платье, — Гош, первый раз у меня в садике был. В четыре годика. Так что не смеши.
— И все-таки! — Георгинчик паркует свою задницу в фиолетовых клетчатых штанишках на подлокотник дивана. — Светлана Клингер не носит мужикам кофе. Светлана Клингер пьет кофе из их черепов. Такую тебя я знаю.
— Тебе другой и не светит, — дарю ему ехидненькую улыбочку, — ты о существовании той, второй моей стороны знаешь только потому, что слишком любопытная скотина. Почему ты не можешь приезжать пораньше? А точно-точно ты не можешь приезжать пораньше?
— Ну конечно, — Гошик деловито выпячивает подбородок, — я твой куратор, стажерка. А ты совершенно забыла про субординацию.
— И вспоминать не собираюсь. Живи с этим, и постарайся не мучиться, — советую я насмешливо.
Он наблюдает за мной со смесью снисходительности и любопытства. Такое выражение лица частенько появляется на лицах маститых кобелин, которые уверены, что их драгоценного члена никто не достоин получать дважды. И вот когда кто-то из идейных союзников выходит из клуба — вот тогда-то и лезет на их рожи вот это вот выражение лица. Когда корона вроде давит, “а я вот не такой лох”, но в то же время, возможно, и он бы хотел, чтобы кто-то вот так даже думал о нем с большой буквы.
— Знаешь, самое забавное в том, что Он все свое время со мной проводит и я в Нем не сомневаюсь, — проговариваю я неспешно, снова и снова пролистывая платья на вешалке, — Он много времени проводит на работе, и в разъезды тоже мотается, и в теории возможность левака у Него, конечно, есть.
— Ну вот видишь! — Георгинчик воздевает указательный палец к небесам. — Так может быть…
— Я просто знаю, что нет, — спокойно перебиваю я, — знаю. Вижу. Чувствую, если хочешь. Его фокус — только на мне. Его мысли. Иногда мне кажется, я чувствую всякий раз, когда Он обо мне думает. И делает он это часто.
