И увидел он белые ступени прямо в воздухе, ведущие к белой двери. Дверь открылась и оттуда вышла женщина. Вот такая, как на иконе. И так приветливо махнула рукой, что он к ней руки протянул и… Дальше не помнит ничего.
Мать обняла его и прижала к груди: «Родной мой, Богородица тебя спасла, Тихвинская Божия Матерь. И тебя спасла, и мне утешение послала. Если ты не против, буду звать тебя Тихон, Тиша, хорошо?»
А через несколько месяцев получила она письмо от сына. Писал он, что был ранен и чудом выжил. Попала его рота в засаду на окраине маленькой деревни. Все до единого бойца погибли в неравном бою. А он потерял сознание от ранения в грудь. Очнулся в полной тишине и увидел, что лежит, засыпанный сеном, в сарае. Потом и спасительницу свою увидел – девчонку лет двенадцати. Она одна сумела спрятаться так, что фашисты ее не нашли. Увидела она бойца, лежащего без сознания, поняла, что живой. Забросала каким-то тряпьем: всем, что под руку попало. А когда враги ушли, доволокла до сарая и спрятала под ворохом соломы. Только когда рану разглядела, заплакала: «Ой, не жилец ты, солдатик!»
Да еще чем кормиться они будут, тоже не знала. На следующее утро слышит шорох за дверью. Испугалась она, а потом осмелела – выбралась из-под вороха сена да и разглядела в щель между старыми досками сарая козу. И вымя у той – полное молока. Вот радости было! Молоко их и спасло. Да еще то, что бабушка у нее знахаркой была, внучка тоже в травах разбиралась. Вот и стала лечить раненого настоями, да припарками травяными, да еще глиняными лепешками. Нашла в воронке от снаряда синюю глину, которой бабушка ее все болезни лечила.
Да только, несмотря на все ее усилия, рана никак не заживала. Отчаялась совсем девчонка. Солдат в бреду лежал, а она просидела рядом всю ночь, плакала, прощалась. Не заметила, как уснула… И такой ей сон привиделся, будто над ним женщина со светлым лицом склонилась и ниткой зашивает рану. Проснулась лекарка в слезах, но с уверенностью, что теперь все хорошо будет. Так и случилось. Взглянула она на рану и ахнула! Чудесным образом та взяла да и затянулась. А черточки по краям сросшейся кожи словно стежки аккуратненькие при штопке.
Затаив дыхание, мать перечитала еще раз окончание письма: «…Стал я быстро поправляться. А девчонка, хоть мала совсем, а заявила: «Ох, сильна молитва чья-то за тебя! А еще мои слезы помогли. Чуть не утопила тебя в них!» Так втроем с козой мы и жили, пока я не встал на ноги. Как до своих добирался, при встрече расскажу. Теперь я в госпитале. В скором времени собираюсь домой, на побывку. А день тот – второго рождения – запомнил я на всю жизнь…»
Мать ахнула и улыбнулась сквозь слезы: «Был у меня один сынок – Богом данный. А теперь и второй – Богородицей спасенный».
Обняла мальчишку, прижала к себе. Погладила по спине: «Береги рубашку эту, родной, хорошо? Хотя бы до конца войны».
– Мы уже пробовали переходить эту улицу. – Голос мужа был ровен, даже слегка задумчив. Только в глазах, внимательно посмотревших на нее, жена разглядела знакомые искорки…
Надо же, об этом происшествии они никогда и не вспоминали. Будто отработали что-то раз и навсегда. Или расплатились по старым долгам. Или малой кровью, как говорится, избавились от нешуточной беды. Отметили дату, одним словом.
А ведь ничто не предвещало… Они мирно шли по заснеженному тротуару улицы в сторону парка. «Два дня осталось. Как отмечать будем юбилей?» – больше себе самой задала она вопрос. Муж пробурчал свое обычное: «Еще дожить надо!»
