– Два «Лейбл», – сказал он.
– Будет вам, – пробормотала официантка.
Когда она отошла, Питер снова заулыбался:
– Что мне в этом местечке нравится, так это то, насколько здесь все всерьез. Сразу за городком военно-морская база. А в каких-то десяти милях дальше по дороге BIW[26], где строят все большие линкоры для военно-морского флота. Настоящий город синих воротничков[27], да еще и отличный колледж имеется. Это штат Мэн, и склад ума у людей здесь независимый. Местные могут не соглашаться с тем, как ты видишь мир, но будут защищать твое право высказываться об этом.
– В следующем ноябре мы можем получить президента из Мэна, если Эд Маски[28] сумеет победить. Но я хочу, чтобы кандидатом от демократов стал Макговерн.
– Я тоже. И я буду на него работать. Но демократический истеблишмент против него. Потому что он такой миролюбивый, прямо голубь, а Вьетнам, что ни говори, был их войной. Знаешь, что меня все время беспокоит? Что, останься Бобби Кеннеди в живых, война бы уже закончилась, а у нас был бы сейчас самый прогрессивный президент со времен Рузвельта.
– Безумная у нас страна.
– У нас великая страна с безумной и жестокой изнанкой.
Подоспело наше пиво. Официантка спросила, будем ли мы что-нибудь есть, потому что, если не закажем еду, долго нам сидеть с одним пивом не позволят. Также она упомянула вскользь, что чили сегодня чертовски удачное и они могут положить в него плавленый чеддер с резаным луком. Мы заказали два полных чили. После чего подняли свои бутылки с пивом.
– За дрянное пиво и забегаловку с чили, за то, чтобы тебя приняли в Боудин, за мир и за разоблачение тайной полиции, которая всем заправляет за нашими спинами.
Мы чокнулись бутылками, и я улыбнулась брату, радуясь, что мы вместе.
– Ты до сих пор не куришь? – спросила я Питера.
– Почти год, и это не предел.
– А папе наплевать, что я курю. Он даже научил меня, как это правильно делать.
Питер снова приветственно поднял бутылку и отпил большой глоток:
– Папа – человек с массой скрытых качеств.
– Что ты имеешь в виду?
– Говорит одно, делает другое. Выдумывает про себя всякое. Помнишь, у него на правой руке такой большой шрам?
– Ты о ранении, которое он получил на войне?
– Это не ранение, – резко бросил Питер. – У него была татуировка. Эмблема морской пехоты с надписью Semper Fidelis[29]. Мама отказывалась выйти за него замуж до тех пор, пока он не избавится от нее. Он свел, вот только жуткий шрам остался.
– Но он же сказал мне, что получил это на Окинаве, когда его сбила «японская зенитная артиллерия» – это точные его слова.
Питер покачал головой, только что не смеясь:
– Папа у нас тот еще типчик. Врет и не краснеет.
– Ты несправедлив.
– Справедливость? При чем здесь справедливость? Этот человек никогда в жизни не был справедливым. Ты одна ничего не замечаешь.
– Это потому, что он всегда был для меня хорошим отцом.
– Если бы ты только знала…
– Знала что? Он может не соглашаться с твоими радикальными взглядами, но…
– Надо же, я и не знал, что ты у нас такая папина девочка.
Это замечание ударило меня побольнее левого хука.
– Я своя собственная девочка, дурак, – прошипела я, схватила сигареты и вылетела на улицу.
Там я сразу же закурила «Вайсрой» и встала у стенки, щурясь от солнечного света, глядя на проезжающие легковушки и грузовики. Я изо всех сил пыталась сдержать слезы и гадала, почему же с моей семьей всегда такие сложности. Зачем Питер – самый умный из нас, самый заботливый – наговорил таких мерзостей про отца? Я несколько раз затянулась, чувствуя себя ужасно одинокой.
