За углом – лишь пустующая кухня, объятая ночной серостью, как покрывалом. Может, если включить электричество, в дальнем углу они увидят чудовище?
Лиза уже щелкнула по выключателю: яркий свет залил собой пространство, будто это был не свет вовсе, а тягучий мед, медленно проникающий в каждый, даже самый дальний, самый незаметный, угол. И, как только луч от люстры проскальзывал в подобный угол, у сестер перехватывало дыхание в наивной надежде на то, что там всенепременно кто-то есть. И, как только этот самый луч от люстры представлял угол полностью освещенным, достаточно ярким, чтобы убедиться, что он совершенно обыкновенен и пуст, – тогда девочкам казалось, что внутри у них рвется что-то, похожее на веру в сказку.
Наверное, так же себя ощущаешь, когда осознаешь, что не существует ни Деда Мороза, ни Бабы Яги, ни кого-либо сказочного вообще.
Маша села на диванчик напротив стола и невидящим взглядом, необоснованно полным грусти, уперлась в противоположную стену. Можно было подумать, что от того, найдут две девочки на кухне нечто нереальное или нет, зависела вся их жизнь. Или, как минимум, жизнь Маши, потому что именно разочарование во всем окружающем выражало ее лицо. А Лиза, то ли потому, что была старше на два года и, соответственно, умнее, то ли от того, что не ожидала от этого мира чего-то, чего он себе позволить не может, была абсолютно спокойна. Пока ее младшая сестренка заполняла свой детский мозг всевозможными мыслями, Лиза доставала масло из холодильника и хлеб из шкафчика.
– Ты же с черным хлебом ешь, да? – уточнила она, на мгновение бросая взгляд на Машу. Та сидела все так же, сдвинув брови и думая о чем-то крайне важном для нее. Слегка мотнув головой, она повернулась к Лизе и машинально кивнула, после чего ее брови вновь сдвинулись, направляя мысль в прежнее русло. – Забавно, – отрезая кусочек черного хлеба, проговорила старшая сестра. – Мы с тобой, оказывается, такие разные.
Она замолчала. В ночной тишине нельзя было уловить ни звука, кроме еле слышимого скрипения не заточенного лезвия ножа о ржаную корку и легкого смешка, заставившего Машу оторваться от ее бессмысленных рассуждений о скучности и безграничной неинтересности окружающей среды.
Лиза заметила молчаливый вопрос, отразившийся в глубине карих глаз младшенькой, и пояснила:
– Ну, начать издали… Я, – она показала свободной рукой на свои волосы. – Светло-русая, а ты, – она махнула рукой в сторону Маши. – Шатенка, даже почти брюнетка. У меня – серые глаза, а тебя – кареватые. И вот теперь – смотри! – Лиза показала ножом на продукты на столе. – Даже еда, которую мы едим, разная. Ты любишь черный хлеб с растительным маслом и солью, а я, – девочка ухмыльнулась, обнажив здоровые детские зубы. – Я предпочитаю белый хлеб со сливочным маслом и сахаром! – Закончив объяснение, Лиза вновь сосредоточила свое внимание на приготовлении полуночного сверхкалорийного перекуса.
Да, подумала Маша, они и вправду разные.
Конечно, они двоюродные, а не родные сестры, но ведь должно же быть что-то похожее между ними, должна же быть какая-то общая черта? Ведь все-таки их отцы были братьями, до ужаса походящими друг на друга. Внешне. Не внутренне.
Но они-то с Лизой не походят друг на друга никак вообще – ни так, ни эдак. Начиная от волос и заканчивая пристрастиями в еде – все разнится.
Маша лишь улыбнулась подобному умозаключению. Чего еще можно было ожидать от сего дня (точнее – от сей ночи), как не тотального разрушения всего построенного в сознании до этого?
