Илья поехал в магазин.
7.
У Ильи во рту все еще стоял клубничный вкус лилиных губ, которые чуть твердели в его губах во время поцелуев и как-то так раскрывались, будто выворачивались наизнанку. Было это благоприобретенное, или природа одарила ее такими влекущими сластен губами – он пока не понял. И говорил сейчас о другом:
– Никуда ты со мной не пойдешь. У нас мужской разговор.
– Пиво будете пить.
– Никакого пива. А хоть бы и пиво? Тебе-то что? Пиво – пивом, а разговор – разговором. Молокососам там не место.
– Я? – Возмущенно ткнула она себя пальцем в грудь. – Вот эта?
– Вот эта. А что ты думаешь, если Гольян тебя снимает в стиле «ню», ты уже большая?
– Но…
– И «но» роли не играет. Ты еще мелкая.
Лиля поняла, что ей своего не добиться и отступила:
– Ладно, я в кино схожу. А ты потом приходи – вот ключ.
– Не надо. Я поздно.
– Да и я в одиннадцать не ложусь.
Он не брал ключ.
– Под цветочный горшок положу, – вновь напомнила она.
Илья только головой покрутил отрицательно, но больше ничего не сказал.
Ее клубничный вкус спускался уже с его губ вниз по подбородку, шее, прямо по чертову адамову яблоку и ниже – к ямочке над грудиной, где сходились левая и правая грудинно-ключично-сосцевидные мышцы. Если такую мышцу шеи – хоть левую, хоть правую – жестко защемить между большим и согнутым в кулак указательным пальцем, а потом прижать еще и потянуть, то человек в состоянии болевого шока пойдет за тобой, как собака на поводке. Если, конечно, он не подготовлен специально; такой и через боль и ломоту в глазах нанесет удар. Такого нужно сразу опознать и брать уже за кадык – чертово адамово яблоко, которое не позволяло сейчас Илье четко сказать самому себе, что к Лиле он сегодня ночью не придет. Ему и Петровича хватит, как ни двусмысленно это звучит.
Но если эта клубника покатится дальше и дойдет до пупка…
– Не болталась бы ты по ночам. Попей молока, поучи английский и ложись спать.
– Английский? Зачем?..
– Пригодится. Может, опередишь астронавта Эбби и полетишь с Илоном Маском на Марс.
– Нет, там дышать нечем. В кино пойду… А какого Эбби?
– Большого…
…Все же жизнь на центральной улице – это не жизнь. Тысячи машин за день проходят мимо твоего дома и все изрыгают отработанные газы, свинец, СО и другую гадость. Вонь стоит адская. Особенно почему-то у дома Петровича. И чем ближе подходил к нему Илья, тем больше несло гарью.
Как он тут живет? Еще и во дворе грязь, вода хлюпает… Вчера, вроде не было.
У подъезда Петровича стояла карета скорой помощи в виде пошорканой неновой таблетки и две, возбуждавших праздничным красным светом, пожарные машины. Одна из них задрала лестницу прямо к окну, за которым два человека вчера пили пиво.
Илья понял из разговоров, что квартира Петровича сгорела, и он вместе с ней.
Почему и он вместе с ней? Он что выскочить не мог? Не ночь же… Да он и ночью не спит. Хотя, если днем горел, или часов в пять – как раз самый у него сон. Эх, Петрович, Петрович!..
Но загорелся-то почему!?
– А человек в квартире один был?
– Один, – ответил усталый пожарный.
Он стоял, упершись боком в крыло своей огромной машины и, сняв шлем, безуспешно пытался стереть ладонью сажу с лица.
– Никак не привыкну.
К саже или к смертям на пожаре?
– А это точно хозяин?
– А кто? – Резонно спросил пожарный. – Не сосед же?
Чтоб как-то объяснить свой интерес, Илья сообщил:
– Я в гости к нему шел.
– Опоздал.
Не поспоришь.
