Отключился.
Вчера она и, правда, пришла по звонку. Скинула легкое пальтецо и осталась в тонком прямом платье из трикотажа, под горло. Маленькая, худенькая. Как воробышек. Вроде бы все закрыто, но видно, что и бедрышки стройненькие, и попка приподнята. Тоненькая талия пропадала в глубине платья… Глаза большие, темно-коричневые, бархатистые с удивительным бардовым оттенком. Лицо чистое, ясное. На заглядение девочка.
– Ты прям отличница! – Сказал ей Илья вместо «здравствуйте».
Девушка удивленно и вопросительно вскинула на него глаза. Потом повернула голову к Кириллу:
– А вас двое что ли?
– Да мы так – поговорить, – не дал ему ответить Илья. – Тебя как зовут?
– Лиля.
И глаза светятся, и совсем она не боится по квартирам бородатых мужиков шастать.
– Брик? – Спросил Илья.
– Брик.
Она вновь удивленно посмотрела на него.
Кирилл захохотал.
– А ты чего? – Илье почему-то захотелось отвесить другу небольшую оплеуху.
Тот, видимо, почуял это, и сразу успокоился:
– Да – то. Она, правда, Лиля Брик. Я даже паспорт у нее смотрел – тоже вначале не поверил.
– Только мне с вами разговаривать некогда, мне еще уроки учить, – сказала Лиля Брик.
– Что? – Илья повернулся к художнику в стиле «ню», который по его утверждениям, смотрел у нее паспорт: – А лет ей сколько?
А потом он провожал ее домой. Оказалось, что она, действительно, живет в трехстах метрах, только не от Гольяна, а от Ильи.
Ей было заплачено за два часа за то, что она сидела с ними за столом.
Этот подход Лилю устроил и даже развеселил. Такой фарт если ей и выпадал, то только с пьяными в стельку мужиками. Погулять, да хоть и песни попеть про «берегите матерей», про далекую родину, которая послала своих сыновей умирать и забыла, про падших жен, забывших свой долг и детей – а потом, когда они уснут, идти спокойно с денежками в кармане домой.
Тут и вовсе лафа. Оба трезвые почти и даже добрые. Толстый все время хохочет, он всегда такой. А уж как фотографировал ее!.. Там надувался, там важничал. Пока она сама не села на старый с тоненькими ножками стул, все что-то в наклон заставлял вставать, как на физзарядке и какую-то муть нагонял. Говорил, топовой моделью сделает. Как глянут потом – так один результат: у нее ноги короткие или вообще разные.
Ей было все равно, она была в невидимом серебристом плаще, сквозь который не могло пройти извне ничего. Ни-че-го!.. Как тот дурак, которого лупили дубинами, а ему все равно – «он в танке». И можно было смеяться и смеяться, хоть до икоты…
Второй здоровый, сильный, а глаза… как бутылочное стекло из-под австралийского пива. Желтое или зеленое не поймешь…И смотрит так, будто хочет кого-то рядом увидеть.
Странные. Но эти не обидят. И деньги сразу отдали.
Илья проводил ее до самого подъезда.
– Ну, иди, учи уроки…– Не удержался, спросил зачем-то: – И не страшно тебе болтаться в одиночку черте где, и черте с кем?
– Страшно, когда двойки ставят, и мама пальчиком грозит, – скорчив рожицу, начала она бойко, но глянула на него и сказала просто: – Это уж как нарвешься. Голову отвинтить могут хоть одной, хоть двоим. Я стараюсь, где попало не ходить.
– Ну да!
– А как бы я училась? А так уже на втором курсе, буду журналистом. Еще, может, и писателем стану. Заживу…
Илья хмыкнул. Знал он одного писателя, жизни его не завидовал.
– Если доживешь, – сказал он и тут же пожалел об этом. – Это я так. Не слушай.
– Что – «так»? Запросто могут пристукнуть. Извращенец какой-нибудь попадется. Кишки выпустит, или кожу обдерет.
