В девять часов вечера на плашкоут пустили пассажиров. Двое матросов, напружинив могучие татуированные груди, удерживали толпу. Третий пересчитывал вступающих на трап. Отсчитав сколько положено, он растопырил руки и сказал:
– Все-все! Остальные – следующим рейсом.
– А чемоданы! – закричала какая-то женщина. – Чемоданы мои, змей ты такой! (Ее чемоданы унес вперед попутчик.)
Матрос очень обиделся.
– Вот люди, – сказал он, – бывают же такие нехорошие люди, вредные, которые поднимают шум из-за каких-то несчастных чемоданов. А кому, если разобраться, эти задрипанные чемоданы нужны? И куда они вообще могут дальше острова подеваться? Вон, например, у гражданочки, – он указал на старушку в плюшевой жакетке, – пацаны вперед прошмыгнули, а она хоть бы что. У вас ведь, гражданка, прошмыгнули пацаны? – спросил матрос.
Старушка, гордая вниманием, охотно подтвердила: да, это точно были ее ребятишки.
…В одиннадцать часов плашкоут вернулся, и все началось в обратном порядке: сначала на него пустили пассажиров, а затем стали выгружать оставшиеся мешки и пакеты.
Поднялся ветерок. Соленые брызги обдавали сбившихся в кучку людей. Плашкоут болтало. Сетка с грузом опасно раскачивалась. Огромная тень от нее металась по палубе. Плакали маленькие дети.
Папа с Паганелем, отойдя в сторонку, пытались разобраться, чем вызван такой порядок погрузки-выгрузки, нет ли здесь какого-нибудь морского секрета или железной необходимости.
Они так и не успели прийти к общему знаменателю, потому что всех отвлекло новое событие. Вторым рейсом с острова приплыли опоздавшие пассажиры – двое бородатых мужчин в штормовках. Теперь они просились на «Туркмению».
– Эй, на борту! – кричали опоздавшие. – Возьмите нас! Нас только двое.
– Нельзя, товарищи, мест нет, – отвечали им сверху матросы.
– Ты не темни, друг! – строжились мужчины. – Как это нет, когда столько-то сошло, а столько-то взяли. Скажи лучше – трап лишний раз спустить лень.
– Ишь, грамотный! – ехидничали матросы. – Сказано – нет – значит нет.
– Мальчики! – заволновались эти двое. – Вы что, серьезно? Нам же неделю тут сидеть до следующего теплохода. Это же не трамвай на материке. Будьте людьми.
– Шабаш! – сказали мальчики. – Давай отчаливай. Тогда все, кто был на плашкоуте, стали кричать хором:
– Возь-ми-те дво-их! Возь-ми-те дво-их! Матросы надвинули фуражки с «крабами» на глаза и повернулись к плашкоуту спинами.
– Эй, ребятки! – жалобно крикнул один из опоздавших. – Я врач! Могу пригодиться!
Но ребятки были, видать, здоровыми людьми и болеть в ближайшем будущем не собирались.
Дядя Коля все это время неподвижно сидел на рюкзаке и, казалось, ничем не интересовался. Но, оказывается, под кожаной курткой его закипал справедливый гнев. Между плашкоутом и «Туркменией» уже образовалась порядочная щель, когда дядя Коля вдруг сорвался со своего рюкзака и с негодующим криком: «Позвольте!» – кинулся к борту.
Паганель и мужчина, назвавшийся врачом, едва успели перехватить его над самой бездной и потом уж до самого причала не выпускали из рук.
ГЛАВА XI
Утро надежд, которые потом сбываются.
На вертолете вокруг острова.
На следующее утро мы все проснулись в прекрасном настроении. Солнце, пробивавшееся сквозь редкий туман, заливало наш отдельный номер (три койки и одна раскладушка) мягким розовым светом. Мы лежали под одеялами и вслух размышляли: отчего это нам так приятно и радостно? Дядя Коля закурил трубку, и его даже не вытурили в коридор, как бывало раньше. Наоборот, папа добродушно спросил, что за табачок он сегодня курит: «Золотое руно» или «Принц Уэльский». Дядя Коля ответил, что он курит «Нептун», перемешанный с махоркой.
