Никто не услышит мой плач. Изувеченное детство - страница 15

Ларри и Барри повалили меня на пол, так начался новый порядок – всю еду я получал именно таким образом. Я сидел под столом, а они пинали меня, бросали на пол объедки, втаптывая их в пол каблуками своих ботинок, а потом приказывали мне слизывать их языком. Они даже заставляли меня, как собаку, прыгать и просить еду.

Если бы надо мной издевались только братья, может быть, мне удалось бы постоять за себя или дать сдачи, но с мамой приходилось быть осторожным из страха перед ее жестокостью и готовностью выплеснуть на меня свою ярость. После нескольких избиений за то, что я не так на нее посмотрел или посмел ответить на оскорбление, я раз и навсегда усвоил, что ко мне не будет никакого особого отношения из-за того, что я потерял отца, – все будет с точностью наоборот. Я быстро научился не делать ничего, что могло бы спровоцировать маму, кроме разве что самого моего присутствия. Само мое существование было напоминанием о папе и его измене, но даже отсутствие каких-либо действий не могло спасти меня от грядущей бури. Всему окружающему миру мать казалась страдающей вдовой, справляющейся с травмированным событиями ребенком; для тех, кто жил с ней, мама была мстительной, жестокой и яростной природной стихией.

– Ты совсем не особенный, – напоминала она снова и снова. – И черт тебя дери, не забывай об этом.

На следующий день после того, как мама забрала меня домой, я подслушал ее телефонный разговор с Мэри. Услышав ее имя, я не пропускал ни слова, в надежде, что она собирается прийти и забрать меня, но речь шла не об этом.

– Ладно, слушай, – сказала мама, не в силах устоять перед соблазном еще раз над ней поиздеваться. – Можешь забрать его ко всем чертям. От него больше никому никакого проку, да? Я разрешу тебе взять на себя похороны.

Я не понимал, о чем они говорят, но потом узнал от Уолли, что мама отказалась оплачивать похороны и настаивала, чтобы это сделала Мэри. У Мэри был маленький магазинчик парфюмерии и косметики, мама знала, что у нее найдутся деньги и она не откажется сделать что-нибудь для отца. Но даже на этом этапе мать не собиралась так просто уступить права законной жены. Хотя папа всегда верил в погребение, она настояла на кремации.

– Может, она и платит, – сказала она сбитым с толку организаторам похорон, – но я его жена, так что мне решать, и я говорю, что он отправляется в крематорий.

Мэри попыталась возразить:

– Но Уильям всегда верил в погребение, ты же знаешь!

– Если ты не согласна с кремацией, – ответила мама, – я сама оплачу гребаные похороны, а тебя не пущу даже через треклятый порог.

Мэри знала, что, хотя у мамы и нет денег, это были не пустые угрозы. Если она хотела попрощаться с папой, то у нее не было выбора, кроме как согласиться с маминым решением.

После того как Уолли объяснил мне, что такое похороны, я умолял маму разрешить мне тоже присутствовать, но безуспешно. Она все еще играла скорбящую вдову, и, полагаю, я бы испортил весь спектакль, если бы побежал к Мэри и обнял бы ее.

– Эй, ты в порядке, приятель? – спросил меня Уолли так, как часто спрашивал потом, утешительно обнимая меня, когда никто не видел, и я благодарно кивал, хотя был совсем не в порядке. Я чувствовал, что он хоть немного понимает, что мне приходилось переживать, и мне хотелось, чтобы в доме жили только он, я и малыши.

Мне было всего пять лет, и я не понимал, что такое смерть, пока не сказали, что папа умер. Мэри говорила о рае, но мама сказала, что он попал в ад. До этого мне не приходилось думать о таких вещах. И мое знакомство с ними произошло, когда я узнал, что единственный человек, которого я любил больше всех на свете, ушел из жизни навсегда; что я больше никогда не увижу его снова, не поговорю с ним, не спрошу о чем-нибудь и не спрячусь за его длинными ногами. Меня словно ударили огромной кувалдой, мое мучение было таким огромным, что втоптало меня в землю.