Все, кому было, куда податься, спешно уехали, и с тех пор деревня заметно опустела. Остальные смирились с неизбежным. Потому что шахта была единственным источником денег для многих семей, включая нашу. Шахтные машины были взяты на ссуду в банке, под залог земли. К тому же до нас доходили вести, что в стране началась безработица.
После слов трактирщицы повисло тяжелое молчание. Никто не возразил ей, и счел за лучшее отхлебнуть своего пива.
Когда кружки были осушены, люди вышли из трактира, чтобы искать Майкла. Меня хотели отослать домой, но отец позволил остаться. Мы направились в лес; я и нашел труп.
Летний день понемногу разгорался. Уже обсохла роса на траве, и дорога слегка пылила. Это было прекрасное время для прогулки, но мы намеревались найти смерть в конце пути. Было бы даже хуже, если бы мы этого не сделали.
Некоторые соседи вышли на крыльцо и смотрели нам в след, тихо переговариваясь. Мы говорили мало. У леса было решено, что часть людей пойдет к неглубокому оврагу, дальше в лесу, а часть – к горе. К той самой горе, откуда раз в месяц извергалась Ис-сух-шат. Я попал в первую группу.
В лесу было сумрачно. И пока мы брели в подлеске, выкрикивая имя моего скорее уже покойного брата, я размышлял, балансируя на грани надежды и отчаяния. Был ли у него шанс выжить? Анжела Смит смогла это сделать. Эта новость вызвала в деревне столько шуму, что немногие задумались, что делала Анжела ночью на краю леса. Чтобы Ис-сух-шат тебя не тронула, надо быть без сознания. Попросту – спать.
Со страху Анжела ничего толком не запомнила. И мы до сих пор не знаем, как именно выглядит Ис-сух-шат, сколько у нее глаз или ртов. Носит ли она одежду, или развевающиеся лохмотья – часть ее огромного туловища.
Я шел сквозь папоротник и траву, кое-где сырую, и верил, почти верил, что Майкл смог спастись. Может быть, он тоже упал в обморок от страха. Или, перенервничав, уснул до того, как Ис-сух-шат вошла в лес. Все могло быть. Мы еще ничего не знаем, говорил я себе, и тогда я споткнулся о чью-то ногу.
И закричал.
На мой голос сбежались люди, и некоторые тоже не смогли сдержать восклицаний. «Посмотри на это! Смотри, что с ним! Господи!»
Я стоял, крепко зажмурившись. Я не хотел ничего видеть, не хотел вообще здесь быть!
Моя нога еще помнила прикосновение вялой ноги трупа. Ноги – это единственное, что осталось у него целым. Выше пояса было месиво из мяса и клочков одежды. Мне показалось, что я слышу мух, и тут же в нос бросился запах. Запах крови, сильный, тошнотворный, как я не заметил его раньше! Стало дурно, голова закружилась. Я открыл глаза, отбежал в сторону и меня вырвало.
Сзади раздавались охи и возгласы. Я стоял, отвернувший от тела, сплевывал едкую желчь, а по лицу моему струились слезы. Подошел отец, я узнал его по голосу. Он сказал:
– Это же не Майкл!
И тогда я смог повернуться. Но не поднимал глаза выше ног трупа. И драные штаны, и старые грязные ботинки означали, что это был какой-то бродяга.
Наверное, я должен был утешиться Но мало облегчения принесло мне зрелище чей-то ужасной смерти. Мы все еще не нашли Майкла. Возможно, он лежит на соседней поляне, так же смятый и высосанный…
Но Майкл нашел нас сам.
Майкл, зевая и шмыгая носом, весь в грязи и мусоре, вышел к нам вскоре из леса.
Не буду рассказывать, как встретил его отец, поскольку в словах его была не только радость. Дома мать задала Майклу такую трепку, что у него пошла носом кровь. Потом она долго рыдала, прижимая его к себе. Волосы его намокли от ее слез.
