– Странно все-таки. Неудобная вещь, даже для драки.
– Как же неудобная? Очень даже удобная! Тяжелая… – охотно отозвался Колька. – Сзади по затылку – тяп, и ваших нет. Кирпичом и быка убить можно.
Анна Петровна грозно покосилась на Кольку, и тот опять же охотно, почти восторженно оправдался:
– Извиняюсь. Я чтоб понятней…
– Тягунов, – спросила Анна Петровна, – скажи, только откровенно: для чего?.. Для чего тебе этот кирпич?
Дюшка долго молчал, наконец выдавил:
– Если Санька вдруг полезет… Для этого.
– И ты бы ударил его… кирпичом?
Врать было бессмысленно, Дюшка признался:
– Полез бы – ударил.
– А ты не подумал, что действительно… таким – быка? Не подумал, что убить им можно человека?
Вася-в-кубе подождал-подождал Дюшкиного ответа и не дождался, с досадой крякнул, а одна из приглашенных на обсуждение учительниц, совсем молодая, преподававшая в школе всего лишь первый год, Зоя Ивановна, выдавила из себя:
– Какой ужас!
Вася-в-кубе решил прийти на помощь.
– Но ведь ты для самозащиты эту штуку таскал? – спросил он.
– Для защиты, – признался Дюшка почти с благодарностью. Он не хотел, чтоб его считали убийцей, даже Санькиным. – На всякий случай, когда Санька полезет…
– Полезет… – переспросила Анна Петровна. – Первый на тебя?
– Да.
– А вот все говорят, что первым в драку полез ты, Тягунов. Ты первый ударил Ерахова. Или на тебя наговаривают? Или это не так? – У Анны Петровны от негодования глаза стали опасно прозрачные, холодные.
Дюшка снова замолчал. Он молчал и понимал, что его молчание выглядит сейчас дурно. Так в кино молчат пойманные шпионы, когда им уже некуда деться.
– Как-кой ужас! – снова выдавила из себя молодая Зоя Ивановна.
А Вася-в-кубе крякнул еще раз.
Лежал перед всеми на зеленом столе рыжий кирпич – страшная, оказывается, вещь, им можно убить человека. Дюшкин кирпич, кирпич, специально приготовленный для Саньки. И он, Дюшка, первым напал на Саньку…
И сидел обиженно нахохленный Санька, чудом спасшийся от страшного кирпича.
Дюшка и сам начинал верить, что он преступник.
Помощь пришла неожиданно с той стороны, с которой ни Дюшка, ни кто другой не ожидал.
Притаившийся возле дверей Минька, Минька, случайно попавший на разбирательство, Минька, которого и не собирались сейчас спрашивать, вдруг вскочил на ноги и закричал тонко, срываясь, словно петушок, впервые пробующий свой голос:
– Дюшка! Ты чего?.. Дюшка! Скажи всем! Скажи про Саньку! Он же хвастался, что убьет тебя! Я сам слышал! Ножом стращал!
И Санька взвился, его лицо потекло красными пятнами:
– Врет! Врет! Не хвастался!.. У меня даже ножа нет! Обыщите! Нет ножа!
– О каком ноже речь? Ты что? – Глаза Анны Петровны утратили прозрачность, стали обычными – испуганными.
Но Минька, тихий Минька с яростью накинулся на Саньку:
– Ты все можешь, ты и ножом! Про твой нож Колька хвастался!
– Ничего я не хвастался! Ничего не знаю! – завертелся ужом Колька Лысков.
– Честное слово! Дюшка добрый. Дюшка даже лягушку… Дюшка слабей себя никогда не обидит! А Санька и ножом, ему что?
– Чего он на меня? Ну чего?.. Никакого ножа… Вот глядите, вот… – Санька начал выворачивать перед всеми пустые карманы.
– Он трус! Он только на слабых. Потому Дюшка и кирпич… Знал – Санька тогда на него не полезет, испугается. И верно, верно – Дюшка давно этот кирпич таскал в портфеле. Давно, но не ударил же им Саньку. Убить мог? Это Дюшка-то? Саньку! Отпугивать только. Санька – трус: на сильного никогда!..
