– Успокойся, успокойся, – похлопал его по плечу Зейгеро. – Буду изображать из себя начальника, только и всего, Солли. Ну так как, док?
– Спасибо. Намереваетесь пойти со мной, мистер Корадзини? – спросил я, увидев, что тот уже облачается в парку.
– Хотелось бы. Не сидеть же весь день сложа руки.
– Но ведь у вас еще не зажили раны на голове и на руках. На холоде они будут причинять адскую боль.
– Надо привыкать, правда? Показывайте дорогу.
Похожий на огромную раненую птицу, севшую в снег, авиалайнер был едва различим в сумеречном свете полярного дня. Он находился к северо-востоку в семистах – восьмистах ярдах от нас. Левое задравшееся крыло было обращено к нам. Сколько ходок надо сделать к самолету, одному богу известно. Через час или около того и вовсе стемнеет. Я решил, что нет смысла двигаться в темноте извилистым маршрутом, каким пришлось следовать накануне, и с помощью Зейгеро и Корадзини наметил прямую трассу, устанавливая через каждые пять ярдов бамбуковые палки. Несколько таких палок я взял из туннеля, а остальные были переставлены со старого места.
В самолете было холодно и темно, как в склепе. С одной стороны фюзеляж уже покрылся слоем льда, иллюминаторы, заиндевев, не пропускали света. При свете двух фонарей мы походили на призраков, окутанных клубами пара, почти неподвижно висевшими у нас над головами. Тишину нарушали лишь шумное дыхание да хрип, который издает человек в сильную стужу, когда старается не делать глубоких вдохов.
– Господи, ну и жуткое местечко, – заметил Зейгеро, ежась не то от холода, не то от чего-то другого. Направив луч фонаря на мертвеца, сидевшего в заднем ряду кресел, он спросил: – Мы… мы их там оставим, док?
– Оставим? – Я положил два «дипломата» на переднее кресло, где уже лежала груда вещей. – О чем это вы?
– Не знаю… Просто я подумал… утром мы похоронили второго пилота, ну и…
– Вы о похоронах? Ледяная пустыня сама об этом позаботится. Через полгода пурга занесет самолет, и он исчезнет навсегда. Но я с вами согласен. Надо отсюда убираться. От подобного зрелища мороз по коже пробирает.
Направившись к носовой части самолета, в руках Корадзини я увидел портативную рацию. Внутри нее со стуком перекатывались детали.
– Тоже разбита? – поинтересовался я.
– Боюсь, что да. – Он покрутил ручки управления, но безрезультатно. – Может питаться от аккумулятора и от бортовой сети. Хана рации, док. Наверно, лампы полетели. Все равно захвачу с собой. Два дня назад за эту игрушку я заплатил двести долларов.
– Две сотни зелененьких? – присвистнул я. – За такие деньги можно было купить две. Может, у Джосса найдутся запасные лампы. У него их дюжины.
– Ничего не выйдет, – покачал головой Корадзини. – Новейшая модель. На транзисторах. Потому и цена бешеная.
– Все равно захватите, – посоветовал я. – Отремонтируете в Глазго, заплатив каких-то двести монет. Слышите? Это Джекстроу.
Услышав лай собак, мы не стали терять время и спустили через ветровое окно вещи пассажиров. Джекстроу погрузил их на нарты. В носовом грузовом отсеке мы обнаружили штук двадцать пять чемоданов различных размеров. Чтобы увезти весь багаж, пришлось сделать две ездки. Во время второго рейса поднялся ветер. Он дул нам в лицо, взметая поземку. Погода гренландского плато самая неустойчивая в мире. Ветер, едва дувший эти последние несколько часов, вдруг повернул к югу. Что означала эта неожиданная перемена, я не знал, но не ожидал ничего хорошего.
