Я забрал у нее папку, глянул на часы – я уже десять минут как должен быть на Нью-Джерсийской платной магистрали, – выдернул черную куртку из шкафа, надел.
– По психбольнице. – Я выключил свет в коридоре.
– Зачем вам экскурсия по психбольнице?
– Подумываю туда лечь. Завтра поговорим. – Я схватил папку и Норин костлявый локоток, подвел ее к двери и легонько подтолкнул: она оказалась за порогом, я вышел следом и запер дверь.
– Вы в письме наврали, – сказала Нора. – Вы сказали, вас зовут Леон Дин.
– Опечатка.
– Вы едете расследовать Александру.
Я зашагал по коридору, и Нора кинулась следом.
– Нет.
– Но вы взяли ее пальто. Я тоже поеду.
– Нет.
– Я могу быть вашей дочерью, вы хотите меня туда положить. Сыграю угрюмого подростка. Я отлично импровизирую.
– Я еду за информацией, а не шарады разыгрывать.
Я выступил в солнечное утро, придержал дверь для Норы – ходила она быстро и кривобоко, то ли из-за сколиоза, то ли из-за неподъемной сумки.
– Эту больницу охраняют как Пентагон, – сказал я, сбегая с крыльца. – Я много лет беру интервью, выработал методы, люди мне доверяют. Потому что я работаю один. Глубокая Глотка ни за что бы не стал говорить с Вудвордом, если б за Вудвордом таскалась малолетка из Флориды.
– Глубокая Глотка – это что?
Я остановился и вытаращился на нее. Девица не притворялась.
Я зашагал дальше.
– Хотя бы кино вы видели? «Вся президентская рать». Роберт Редфорд, Дастин Хоффман? Их-то вы знаете? Или не в курсе, что бывают кинозвезды старше Джастина Тимберлейка?
– Их я знаю.
– Так вот они играли Вудворда и Бернстайна. Легендарных журналистов, которые раскрыли Уотергейтский скандал. Заставили президента Соединенных Штатов покаяться и подать в отставку. Один из величайших подвигов журналистского патриотизма в истории этой страны.
– Тогда вы будете Вудвордом. А я Бернстайном.
– Я не о… ладно, допустим, у них была команда, но оба вносили ощутимый вклад.
– Я тоже могу вклад.
– Например, какой? Ваше глубинное понимание Александры Кордовы?
Она застыла.
– Я еду, – объявила она мне в спину. – Или я звоню в больницу и говорю, что вы липа под липовым именем.
Я тоже застыл, обернулся, смерил ее взглядом. Да, узнаю этот тефлоновый нрав, с которым столкнулся лоб в лоб во «Временах года». Вот вам женщины во всей красе – вечно трансформируются. Вроде беспомощные, бездомные, просят булочек, но оглянуться не успеешь – а они безжалостно гнут тебя как хотят, точно ты из жести.
– Так. Ясно. Шантаж.
Она кивнула, полыхая глазами.
Я подошел к своей побитой серебристой «БМВ» 1992 года, припаркованной у тротуара.
– Ладно, – процедил я через плечо. – Но ты сидишь в машине.
Восторженно взвизгнув, Нора кинулась к пассажирской двери.
– Делаешь все, что я скажу, без исключений. – Я отпер багажник, запихал туда пакет с пальто. – Играешь безличную и безмолвную оперативницу. Перевариваешь и исполняешь мои приказы, как робот.
– Ой, ну конечно!
Я сел, рывком пристегнулся и завел двигатель.
– Отзывов о моей работе не потребуется. Болтовни тоже. Никаких ля-ля, и мне категорически не нужны тополя.
– Хорошо, только уезжать пока нельзя. – И она включила радио.
– Это почему еще?
– К нам Хоппер идет.
– Нет. Хоппер к нам не идет. У нас тут не пикник для четвероклассников.
– Но он хотел встретиться. А ты ненавидишь людей, да?
Это замечание я пропустил мимо ушей, двинулся на дорогу, однако такси, что неслось по Перри мне в зад, налегло на клаксон. Я дал по тормозам и кротко уполз обратно к тротуару; мимо потекла кавалькада, машины сгрудились на светофоре, и мы оказались заперты.
