– Драгоценности?
Если бы убийца унес с собой хоть что-нибудь еще, кроме денег, мы получили бы в руки нить. Вещи оставляют заметный след.
– Разве что янтарные запонки, – говорит дочь.
Она смотрит на меня неподвижными глазами. Зачем все это? Для меня запонки – это запонки. Вещественное доказательство. Для них – ощутимое прикосновение к прошлому. Может быть, день рождения, торжественный вечер, свечи в праздничном пироге. Горе заслоняет им весь мир. А тут еще я со своими вопросами. Но я не могу ждать.
Я смотрю в опись, составленную при осмотре дома Осеева. Вот – «запонки янтарные, одна пара». На месте.
– Ваш муж никогда не делился с вами своими опасениями?.. Может быть, вражда, сложные отношения с кем-либо?
– Нет. Он ладил с людьми.
– Но вы уже несколько месяцев не видели его.
– Он регулярно писал. Дочь приезжала. Все было хорошо.
– Вы гостили в Колодине, – обращаюсь я к дочери. – Кому ваш отец без опасений мог открыть дверь ночью?
– Трудно сказать. Отец еще не обзавелся друзьями. Разве что Шабашникову.
У меня еще много вопросов, но Осеевы держатся из последних сил. Если бы мы приходили до…
– Я только об одном попрошу, – говорит мать. – Верните мне дневник мужа. Он дорог как память.
– Дневник?
Мне не надо заглядывать в опись: дневник никак не мог пройти мимо глаз.
– Вы уверены, что ваш муж вел дневник в последние дни?
– У него это вошло в привычку. Он много ездил по стройкам, много видел. Хотел составить маленькую летопись.
– Да, у отца был дневник, – подтверждает дочь. – Толстая тетрадь, он сам сшивал листы.
Мне становится как-то зябко. Словно дорожка, по которой я шел, вдруг оборвалась и оттуда, из темноты, из провала, веет холодом. Если дневник похищен преступником, значит, подтверждается опасение шефа: деньги только маскировка, ложный след! Но… дневник мог быть утерян Осеевым, сожжен. А что, если в дневнике лежали деньги и убийца прихватил его впопыхах? Десятки вопросов вспыхивают один за другим, как цифры на электронном табло.
– Ваш отец участвовал в строительстве некоторых предприятий, имеющих оборонное значение… Могли быть в его дневнике какие-либо данные об этих стройках, цифры, расчеты?
– Не думаю, – отвечает дочь. – Скорее всего, это были записи личного характера.
Я смотрю, как Осеевы садятся в машину. Милицейский шофер предупредительно распахивает дверцу фургончика перед двумя женщинами, одетыми в черное.
– Дневник, скорее всего, мог понадобиться человеку, который уже сталкивался с Осеевым, – говорит Комаровский. Он расхаживает по кабинету, долговязый, как цапля, и размахивает руками. – А Шабашников уже двадцать лет безвыездно живет в Колодине. Никаких связей с Осеевым в прошлом.
– А наши охотники?
– Анданов за последние годы жил в Рассолье, Рубахине, Карске. Обращаю внимание: он в отличие от Осеева не искал строек, а бежал от них. Рассолье, Рубахино и Карск – ныне города индустриальные. Кстати, Осеев там никогда не работал. Жарков несколько раз бывал в Нижнеручьинске и Слюсарке, где жил инженер. Но что тут удивительного? Жарков в недавнем прошлом цирковой артист, гастролер.
– Но мы еще ничего не знаем о незнакомце.
– Да! Звонили из областного управления, – спохватывается Комаровский. – Помилуйко намерен прилететь. Заменит Комолова.
Помилуйко. Как бы неуверенно ни чувствовал я себя, оставшись без Комолова, мне бы не хотелось, чтобы Помилуйко заменил шефа. Помилуйко любит работать в одиночку, превращая остальных сотрудников в простых подсобников. Он слишком напорист, этот майор, и к тому же у него постоянные нелады с Комоловым.
