– Но вы, наверно, знакомы с кем-нибудь из людей, близко знавших Осеева. С Шабашниковым, например.
– С Шабашниковым я знаком.
– Когда вы видели его в последний раз?
– Последний раз? Одну минуточку.
Анданов затягивается, душистый дым плывет по комнате.
– Постойте… Это было перед моим отъездом, восьмого августа. Я заходил к нему, хотел купить щенка.
– Шабашников ничего не говорил вам об Осееве?
– Ничего. Я слышал, что Шабашников якобы заподозрен… Извините, что вмешиваюсь. Но Шабашников не способен совершить что-либо противозаконное.
Мельком оглядываю фотографии на стенах. Бесчисленные снимки жены: маленькая полная девочка в кудряшках, с ямочками на щеках, потом маленькая полная девушка с ямочками, потом женщина все с той же не тронутой годами улыбкой и с теми же кудряшками.
«Самого» не видно на фотографиях, только два сравнительно недавних снимка. Бывают люди, которых трудно представить детьми, и Анданов из их числа. У него не было младенчества, он не ползал перед объективом на голом пузе и не ждал птички, которая вот-вот вылетит из круглого стеклышка. Длинное пальто, барашковый воротник, руководящий «пирожок» на затылке. Таким, наверно, он появился на свет и сразу принялся за сортировку писем, телеграмм и другую общественно полезную деятельность.
– Во сколько вы ушли от Шабашникова?
– Часов в пять.
Мягко и деликатно я стараюсь получить от Анданова ответ на вопрос, который не хочу задавать в лоб. Анданов оказывается гораздо более понятливым, чем я ожидал. Он облегчает мою задачу.
– В тот же вечер я выехал из Колодина. Жена почувствовала себя хуже, и я решил поместить ее в областную клинику. Здешние врачи, увы… Впрочем, вам это неинтересно. Очевидно, молодой человек, вы хотите установить алиби всех, кто был у Шабашникова? Что ж, пожалуйста.
Как бы ни раздражал меня этот холодный тон, я начинаю чувствовать нечто вроде благодарности к этому спокойному, сдержанному человеку. С ним не надо финтить.
– Назвать поезд?
– Да.
– Я выехал со станции Коробьяниково в десять тридцать. Вагон шесть. Мягкий. Там были двое проводников-мужчин.
Он говорит уверенно и спокойно.
– Когда вы уходили, Шабашников был трезв?
– Да.
– Много вы оставили задатку за щенка?
– Шесть рублей.
– Зря вы это сделали: Шабашников тут же напился.
– Я должен был заплатить. Но, к сожалению, расходование суммы от меня не зависело.
Комната у Анданова большая и сумрачная. Тюлевые накидки на тумбочках, герань и «слезки» на окне, ракушечные шкатулки – здесь ощутимо недавнее присутствие хозяйки, домовитой и рачительной. Квитанции и жировки аккуратно подколоты на гвоздик. В доме, должно быть, знают цену деньгам. Расписание поездов в рамочке: белый реактивный самолет над красным электровозом. «Почтмейстер» и дома – как на работе.
– Надеюсь, содержание нашего разговора…
– Я знаю порядок, – перебивает меня Анданов.
Скатываюсь по лестнице-ксилофону под дикий вопль ступенек. Интересно, что у него на обед? Мне представляется длиннолицый унылый человек, сосущий сухарь над стаканом бледного чая.
