Отошел, стараясь не вслушиваться в упорный стук ветки:
– KILMEKILMEKILMEKILME…
Он подошел к лежащей на земле половине твари и решил внимательней ее осмотреть. Для начала ткнул мечом. Бледные круглые глаза внезапно раскрылись, рука воткнула когти в грунт, и голова внезапно подскочила, словно ракета, на высоту его лица. Ускорение пало, как занавес; спиной и шеей он внезапно почувствовал напор воздуха, когда отпрыгивал назад, разворачивался и размашисто пинал голову твари. Та изменила траекторию, явно ускорившись, покатилась по земле с отвратительным пустым звуком.
Драккайнен глядел на нее со страхом, тяжело дыша, а потом увидел, что рука твари вытягивается вперед, когти втыкаются в доски, затем напрягаются мышцы, подтягивая плечо и голову, и рука снова выстреливает вперед, как в плохом фильме ужасов. Ползет. К нему.
– Piczku materi! – рявкнул Драккайнен. – Да подыхай же ты, падаль!
Ухватил меч двумя руками и изо всех сил проткнул существу череп. Потом поднял удивительно тяжелые останки на острие, размахнулся и послал голову прямо в стену палисада. Аж загудело.
– Я уже пять раз тебя убил! – орал, разъяренный до предела. – Перестань ЖИТЬ! Что это, вообще, за дурость! Что за придурковатый мир! Только Бабы-яги на метле не хватает! Что, волшебный котелок прискачет и поклонится мне?!
Тварь будто послушалась: тихо зашипела и сделалась недвижима.
– Ага! – сказал Драккайнен. – И тихо мне лежать!
Его достало это место, он был разъярен, измучен и голоден. Ругаясь себе под нос, пересек широким шагом двор и вошел в дом. Через минуту вышел, неся старое потрепанное одеяло. Бросил его на землю и пинком закатил на него отрубленную лапу, после замотал в толстый тюк. Внутри материи что-то начало шевелиться, и Нитй’сефни, грязно ругаясь по-фински, несколько раз грохнул свертком в землю.
Потом собрал оставшиеся на дворе останки членов экспедиции и занес внутрь дома. Положил все, что нашел, на столе напротив статуи Халлеринга и минуту стоял со склоненной головой, немо двигая губами. Еще раз обыскал дом и наконец вышел с небольшой пластиковой канистрой, обливая стены и провалившуюся крышу. Затем присел на безопасном расстоянии и достал из мешочка на поясе кресало.
«Вы должны выяснить, что произошло, – сказал Лодовец. – А если понадобится – разгрести весь тот свинарник».
Дюваль все время монотонно стучал веткой.
Драккайнен встал, пнул колодец и пошел за топором.
Когда он спускался с холма, пламя вставало над палисадом и сыпало искрами в ночное небо.
* * *
Меня будит дождь. Отвратительное свинцовое утро среди тумана и мерзкой мороси. У меня все болит. Уже и не знаю, из-за вчерашней драки или после ночи, проведенной на толстой раздвоенной ветке. Холодно.
Развязываю веревку, которая удерживает меня на стволе, и спускаюсь на землю, завернутый в шерстяной плащ.
Чего я только не наслушался об этом плаще! Что натуральная шерсть греет, даже будучи мокрой. Что от дождя волокна сжимаются, и плащ становится водонепроницаем.
Может, оно и так.
Только вот к тому моменту он уже промокает насквозь. Как и человек, который его носит.
У меня болит ахиллесово сухожилие, все мышцы, царапины на предплечье и обожженная спина. Я мокрый, замерзший и озлобленно-голодный.
Этот, подошедший, отзывается, как раз когда я стою среди папоротников, облегчая мочевой пузырь.
Он сидит на краю леса в деревянной одноосной тележке, запряженной крупной животинкой – чем-то средним между ослом и окапи.
