На асфальт упали первые крупные капли.
Под навесом эстрады девочки натянули простынь – занавес.
На табурет установили проигрыватель. Но зазвучало совсем неожиданное – арабские страсти в исполнении жаворонка: «но я совсем, совсем не виновата, что я любить и ждать тебя устала!..» Мне слышалась: «уста-та!» Ветром подняло тетрадный листок с диктантом – перечеркнутое красными чернилами окончание слова и две маленькие волнистые линии снизу, означающие невнимательность.
Две подружки сцепились в танце, подражая аргентинской паре. Они упирались ладонями друг в дружку, крутя паровозные движения локтями…
4
Гроза обкладывала город со стороны Оби, и уже отдаленно слышался поспевающий обоз громовых снарядов.
Окна закрывались, нахлебавшись свежего ветра.
Голос Гамлета становился глуше. Когда закрылось наше окно, я чувствовал ревнивую тоску.
Ветер срывал с деревьев желтые ранние листья, и они летели на фоне зловещей черноты, крича золотым криком. Но, как ни велика была ширь грозовой тучи, ее не хватало покрыть все небо. От стремительности бега туча рвалась, лохматилась сизой пеной, открывая голубые цепенеющие просветы.
Прорвавшись сквозь них – колющие лучи солнца – сражались с грозой – будто со шпагой против обуха!
В эти минуты Гамлет в последний раз отражал коварные удары. А дождь обрушился на крышу эстрады, словно аплодисменты.
Домой я вернулся в мокрой рубашке.
Дверь в комнату была заперта. С обидой стукнул ладонью. Услышал: «Сын пришел…» Кто-то удивился, сомлевшим голосом: «Сын? Какой сын? Ваньки-ветрова сын…»
Упоминания чужой фамилии успокоило меня: точнее, я потерял интерес к человеку, сказавшему глупость.
Гость сидел на прежнем месте, но в осанке было что-то суетливое. Он подтянул к себе толстый кожаный портфель, откинул блестящую крышку, похожую на скрипучее седло. Вынул шоколадку.
Заметив пятна грязи на портфеле, спросил у мамы тряпку:
– Шел к вам… улицу расковыряли!
И добавил веско:
– В России дорогу легче сделать из сердец, чем из камней!
Мама повернулась ко мне:
– Этот дядя – мой старый друг. Он приехал из Москвы в командировку.
– Сережа Пушкин? – Мужчина положил шоколад на стол, обретая прежнюю уверенность.
– Да, мой сын.
– А почему не Саша? – спросил, как бы рассуждая, и даже взвешивая чье-то решение.
– Я тоже хотела Сашей. – Мама открыла тайну. – Но его отец настоял: пусть будет Сергей!..
– В каком классе?
– Четвертом.
– Корми лучше!..
Я спросил дрожащим голосом:
– Мама, когда уйдет этот дядя?
– Ну-ну. – Гость внимательно оглядел портфель. – Вот и ошиблись, значит, немецкие врачи! – И еще добавил с наваждением легкой грусти: – Все могло быть…
Щелкнув блестящим замком портфеля, он стал прощаться. Обнимал маму, вспоминая «золотые годочки в Германии!»
Я вышел из комнаты.
В углу верный сундук. Достал из него старую курточку и надел, такую еще крепкую, только что свело от тесноты лопатки. (Хлопнула дверь – ушел гость восвояси.) Потом нахлобучил шапку-буденовку с длинными ушами, отчего звуки дома стали глуше и водянистее. Перепоясался ремешком с маленькой сабелькой нежно-розового цвета, какой бывает, если смотреть на огонь свечи через палец.
Сегодня мама впервые призналась, что когда-то соглашалась с отцом! Я забрался на сундук, обняв колени. Ведь встречаются люди через много лет. Почему ж нет прощения отцу? В чем секрет легендарного упорства мамы?
Я и раньше подозревал, что она встречается
