– Куда?
– Не знаю… их заточают. В специальные тюрьмы.
– Где эти тюрьмы?
– Откуда я знаю! – злюсь я. – Потом их все равно отправляют в лагерь на Крезу, где никто не живет.
– Одно время на Крезу летал другой мой знакомый. Потом его уволили без причины. Но он рассказывал мне, что лагерь на Крезе очень маленький, и там…
Кэптэн бросает взгляд на часы:
– Ладно, хватит. Сейчас все равно времени нет, нельзя, чтоб в Управлении знали, что мы общались.
– Энн все равно видела нас.
– Это твоя болтливая подружка?
– Да. Она думает, что… будто у нас роман.
– Ладно. Пускай так и думает. Но общаться будем не здесь. Мне нужно твое расписание, когда и куда ты выходишь на следующую прогулку или захват. В общем доступе его нет.
– Правильно! Это закрытая информация.
– Для кого она закрыта? Разве что для мутантов. Я – не они. Иначе ты бы уже тут не стояла. Просто у меня сейчас нет вообще никакой информации. Никакой.
– Я не обязана тебе отчитываться.
– Послушай, ты! – Он приближается ко мне близко-близко, и мне кажется, он хочет меня задушить. – Мне некогда бороться с твоей упертостью. Мы встретимся и поговорим еще, а пока скажи, где и когда… – Он прерывает себя на угрожающей ноте. – Алекс! – его голос усилием воли смягчается. – Алекс, прошу тебя.
– Меня зовут Оса! – упрямо повторяю я.
– Черта с два! – сквозь зубы цедит Кэп, и, похоже, разозлился он не на шутку. – Не надейся, что я буду звать тебя этой кличкой. Какой идиот это придумал?
Я оскорбленно хмурюсь: такие клички, между прочим, есть только у наживок. Никогда, правда, не задумывалась почему. Наверное, чтобы выделить нас среди остальных – мы ведь особенные. Почему меня назвали именно так, мне тоже не объяснили.
– Ну, говори. Какой у тебя график? – давит Кэп.
– Откуда у нас график? Диспетчер направляет нам время выхода, и…
– Так говори время! – снова теряет терпение Питер.
– Сегодня ночью, – сдаюсь я. – Тридцать второй район, пятая линия. Мы нашли ее вчера, как раз перед тем как…
– Ладно, я понял. Подружкам своим скажешь, что я к тебе пристаю.
– А ты разве не…
– Нет, – отвечает он.
Как-то слишком быстро отвечает.
Мне становится обидно. Все это можно было бы терпеть, если бы он действительно… если бы это был просто предлог. А так – я не понимаю, зачем ему все это надо? И чего он усмехается, может, думает, мне нужны его поцелуи? А кстати… я бы еще раз попробовала. Вот сейчас наклонился бы и… От волнения у меня прерывается дыхание. Но он, оказывается, и не хочет!
– А чего ты тогда пялился постоянно? – Слова вылетают из меня сами, как пробка из бутылки, обида уже несется, не разбирая дороги, и я не могу ее остановить. – Я думала, я тебе нравлюсь!
– Нравишься, нравишься.
Нет, все-таки насмешка в его глазах невыносима!
– Тогда почему ты не подошел ко мне ни разу? Не заговорил?
– Зачем… – вздыхает он.
Я таращусь на него. Ну не начинать же ему объяснять, что человек должен бороться за свое счастье, к тому же у него была – уж я-то знаю – некоторая надежда, что я не стану его сразу отшивать… по крайней мере, дам ему шанс… хоть выслушаю разок…
– …Ну и зачем ты мне сдалась? – продолжает он. – Глупенькое упрямое дите с головой, полной штампов. О чем мне с тобой разговаривать?
Ну точно. Он понял, что я целовалась впервые в жизни. «Дите!» За кого он меня принимает? Он ничего про меня не знает!
– Я была лучшей в своем классе, больше того, в школе! – отчеканиваю я, выпрямляясь. – Я ездила представлять Землю на межпланетные олимпиады! И дважды занимала второе место по…
