– Томчик, родная. Умираю. Поцелуй на прощанье. В последний раз видишь. Ну, никогда так не было, и вот опять так получилось.
Картинно роняет кудлатую голову на мраморную столешницу. Марь Петровна аккуратно пытается смахнуть платочком этот беспорядок.
– И что тебе дома не живется? Жена молодая, красавица. Чего опять у нас-то, гуляка?
– У меня презентация.
Насколько мне известно, презентации у него каждый день и не по разу. Любит человек общение. Но он не опасен. Пока.
Может, в узких околобандитских кругах его и знают с другой стороны, но для нас он друг, товарищ и брат.
– Томик меня не лю-юбит, – тянет он и пытается потрепать меня по прическе, умильно вытянул губы трубочкой. А вот этого не надо.
– Так, в чем дело мужчина, пройдите! Завтрак стынет, друзья ждут. Да и товарищи не дремлют.
Он отмахивается.
– Волки в Тамбове нам товарищи.
– Иди завтракай, горе луковое! – Марь Петровна делает особенно строгое лицо. – Еще начальство тебя тут увидит. Подумают невесть что. Иди давай.
– Как скажете, девчонки, – обречено кивает «Никогда так не было» и бредет. Но не в ресторан, где все нормальные люди завтракают, а в бар. Лечиться.
– Том, посмотри, он номер до какого оплатил?
– Выгонять будем?
– Еще чего! – Марь Петровна даже подпрыгнула от возмущения. Кто же тогда у нее все левое шампанское вечером скупит. А потом ей же и поставит. – Просто, если загрузка большая, надо оставить парню место. Свой все-таки. Привыкли к нему.
С «Никогда так не было» знакомство и дружбу завела, как обычно, Квася. Уж больно внешность у него была угрожающая и непривлекательная. Прямо скажем, личность на лицо ужасная, добрая внутри. Зато тачка по нашим временам – ничего себе. И он каждый день готов был всех везде возить, ничего не требуя взамен. Кроме дружбы на платонически панибратской ноте. Это потом мы поняли, что совсем трезвым он практически не бывает. Да и глаз один оказался не кокетливо прищуренным, а слепым. Стеклянным, то есть. Квася говорит, бандитская пуля. Но она и соврет – не удивит.
– Ахтунг!! Шеф!
Боровички вытягиваются в почетном карауле, Марь Петровна замирает с кипой бумаг в руках, я тоже приподнимаюсь. Начальство мы уважаем, ценим. И даже неуместно боготворим. Шефиня улыбается и проплывает к лифту. Как будто и не обратила внимание ни на что, только радостно с нами поздоровалась. Как бы не так! Через пять минут уже две уборщицы драят входную дверь, боровички пыхтя переставляют сдвинутый за ночь диван на свое место. А мне велено в парикмахерскую.
Плетусь к Натке. Она сегодня не в настроении. Ясно, пламенный возлюбленный денег вчера опять не принес.
– И ты представляешь! – возмущается она, разъяренно размахивая одной рукой, потому что второй крепко держит меня за волосы, – еще требует, чтобы в доме было мясо! Мясо! Это за такие-то деньги! Это на мои-то пельмени с капустой! Я ему так и сказала…
Что она сказала, я уже не слушаю. С Наткой давно все ясно. Семь лет она пилит одного и того же мужика за то, что он не зарабатывает. Он неплохо готовит, водит Наткину машину, строит ей всякие бани на даче. Но работать не хочет. Утверждает, что не нашел работу по себе. Время от времени они разводятся и, в зависимости от того, кто организатор, сценарий меняется. Брошенная половина начинает следить, ревновать и закатывать сцены родственникам и близким друзьям. Потом следует бурное примирение, и все становится на круги своя. Если бы они завели себе детей, он бы безропотно их выращивал, и Натка была бы счастлива. Но… этого им Всевышний не дает.
