В то утро Ангел была меньше похожа на ангела, чем когда-либо. Ноне всегда нравилось лицо учительницы естествознания, тонкое, курносое, с морщинками вокруг глаз, но в это утро она выглядела откровенно неопрятно. Это была изящная маленькая особа лет сорока, по которой создавалось впечатление, что она многое повидала в юности, а впоследствии обнаружила, что это не принесло никакой пользы ни ей, ни кому-либо еще. Это придало ее манере вести уроки ощущение легкости и тайны, как будто бы работа для нее была просто развлечением. Она носила рубашки на пуговицах, часто с подтяжками, которые поддерживали брюки, и плащ, который предохранял одежду от пыли. Но сегодня она, казалось, надела вчерашнюю рубашку, да и лицо ее выглядело вчерашним – измученное, с выцветшими веснушками. Ангел вся была окрашена в мягкие серые и коричневые тона, но на щеках и носу пестрела россыпь восхитительных рыжеватых веснушек, которые делали ее живой и бодрой – сегодня это не сработало. Когда Нона привела малыша за руку обратно в класс, Табаско бросила переписывать числа и сказала:
– Доброе утро!
По классу уважительным эхом пронеслось: «Доброе утро», но ответное «Доброе утро всем» Ангела прозвучало очень бледно.
Табаско это заметила. Нона видела, что ее больше не интересуют целые числа и что она дрожит за передней партой вместе с другими, постоянно глядя на Ангела. Ноне показалось, что Ангел двигается так, как будто плохо спала. Иногда Пирра уходила по вечерам и возвращалась пахнущая алкоголем, и Камилла вообще ничего не говорила, но если на месте был Паламед, он спрашивал: «Серьезно, Пирра?», и она отвечала: «Серьезно, Секст», а на следующий день она двигалась так же устало и казалась помятой, хотя Нона подозревала, что она преувеличивает для эффектности. Выпивка не могла навредить Пирре. Однажды она даже выпила содержимое бутылки с отбеливателем. Когда Паламед спросил зачем, Пирра ответила, что, будучи бессмертной, не привыкла к мучениям и хотела немного потренироваться, а Паламед ответил, что это херня, потому что думал, что Нона не слышит.
Нона задумалась, пила ли вчера Ангел, хотя и не отбеливатель, который вызвал у Пирры икоту страшной силы. Она поделилась этой мыслью с Табаско и остальными на перемене, когда они толпились в углу с нарезанными фруктами.
– Ты имеешь в виду похмелье? – спросил Чести. – Отдай фрукты, Нона.
– Я уже обещала их Руби, – ответила Нона, чья доля всегда была кому-то обещана до начала уроков, иногда за несколько дней.
– Иди в задницу, Руби, – сказал Чести. – Ты же знаешь, что эту штуку с косточкой я больше всего люблю.
– А с чего ты должен все время получать то, что хочешь? – спросил Красавчик Руби.
– Я никогда не получаю того, чего хочу, – безутешно сказал Чести.
– Если ты еще раз выругаешься, я заставлю тебя написать свое имя на доске, – сообщила Нона.
– Ангел не пьет, – сказала Табаско.
Утророжденный поинтересовался, откуда Табаско это знает.
– Просто знаю, – ответила та, на чем вопросы закончились.
Красавчик Руби, возможно воодушевленный тем, что фрукты достались ему, протянул за ними руку и сказал:
– Нона, ты и сама в последнее время не очень круто выглядишь. Как будто заболела.
Все стали разглядывать Нону, корчившуюся под этим осмотром, и согласились, что она уже пару недель выглядит не очень хорошо.
– И очень даже хорошо! – возмутилась она. – Посмотрите только на мои косы.
