– Удержи. Камиллу. Дома. Сегодня вечером. Это все. Никакого героизма. Мне плевать на сантименты. Просто делай как надо. Не надо эмоций. Делай.
– Сегодня вечером я ненавижу почти все человечество, – устало сказал Паламед.
– Это эмоция, – резко ответила Пирра, – прекрати.
Паламед, казалось, не заметил, как Нона прокралась обратно в кухню, вытирая руки. Он нырнул в спальню. Осталась только Пирра, которая стянула с себя окровавленную рубашку и кинула ее в раковину отмокать. Пирра с обнаженной грудью, настолько изъеденной шрамами, что Камилла и Паламед не смогли выяснить их происхождение. Нона всегда чувствовала себя очень мягкой и нежной, когда видела Пирру без рубашки, и любила обнимать ее сзади, вжимаясь лицом между лопаток. Но сегодня вечером она просто смиренно сказала:
– Можно на пять минут выйти в коридор?
– А Камилла разрешила? – Пирра подняла одну бровь.
– Нет, но я хочу посидеть около триста второй двери. У них есть радио, а у нас нет.
– Звучит безобидно. А почему Камилла против?
– Она говорит, что они маньяки.
– Иди. Дай пять. Я не скажу ей, если тебя не подстрелят.
Нона отперла дверь и вышла наружу на цыпочках, хотя ей и разрешили. Желание послушать радио было не совсем обманом. Она знала, что, если останется в кухне, рано или поздно снова встанет вопрос оставшейся ложки еды, а ей хотелось минутку погулять и подумать. Свет в коридоре был приглушен, прохладный линолеум прилипал к ногам при каждом шаге, от конденсата оставались идеальные нона-образные следы.
Окна старательно закрывали и заколачивали, поэтому она не могла взломать одно из них и подышать свежим воздухом, так что она слонялась возле двери номер 302. Радио говорило что-то скорбное, что она не могла толком перевести – без движения губ и глаз понимать речь было куда сложнее. Она уселась в темном сыром коридоре и предалась раздумьям. Что, если бы ей хватило смелости спуститься в гараж и посмотреть, хватится ли ее кто-то? Но это походило на предательство больше, чем ей бы хотелось.
У двери номер 302 она нашла окно, которое не заколотили, а только заклеили, и она сумела открыть его просто руками. Солнце село. Ночь посинела от сферы, висевшей над городом. Когда этот свет коснулся ее глаз и губ, ей стало легче.
Это был секрет, который Нона хранила от Пирры, и Камиллы, и Паламеда, едва ли не единственная ее тайна, но слишком уж красивая, чтобы ее раскрывать. Она знала, что сияющая сфера, висящая над городом высоко в космосе, спровоцировала беспорядки, пугала людей, стала причиной блокады порта, заставляла бросаться под автобусы и утверждать, что конец света близок. Она сделала ужасной жизнь всех вокруг, и из-за нее у Паламеда и Камиллы были такие серьезные, задумчивые лица, и Пирра приклеивала на плечо дополнительный никотиновый пластырь, как только туман рассеивался и большой синий шар появлялся в небе.
Но Нона любила синюю сферу так же сильно, как и все остальное. Только она слышала, как сфера поет.
– Спокойной ночи, Варун, – сказала она.
Она на цыпочках двинулась обратно по коридору – здание сегодня замерло, как будто вжалось в темный угол в надежде, что его никто не заметил, – и открыла дверь, стараясь быть как можно тише. В прихожей никого не оказалось. Из ванной доносился плеск. На цыпочках Нона прокралась в спальню и увидела там Камиллу перед диктофоном и включенной лампой. Камилла сидела, обхватив колени, прижавшись к ним подбородком и уныло глядя в пространство.
