– Ладно, – согласился Пушкин, – хоть я и не прочь иной раз подраться, да нынче уж просто силов никаких нет.
И видя явный перевес полицейских сил сдались они на милость стражей порядка и закона, надеясь впрочем, что в тюрьме-то их уж наверняка накормят. Повели их, словно как с почетным караулом в полицию, а народ местный на то глядючи меж собой такое судачит:
– Опять никак Аполиёна хранцузского словили, с Антихристом самим вместе. С острова отдаленного супостаты снова сбежали! По морю-окияну, слышно, пешком, как по суху, окаянные притопали.
– Известное дело, дьяволу-то давно уж Аполиён-то энтот запродался за 30 целковых. Вдвоем и явились – чертово племя, снова смуту да беспорядки в Европах чинить, да слава богу обоих вот заарестовали.
– А ликом-то глянь-ка, один-то – истинный арап, а другой ну просто чистый кот, прямо тебе союз Сатаны с Антихристом выходит, как по писаному. Это ж надо! Теперь-то уж, верно, в мире вечный покой и порядок наступят.
А другие на то возражают:
– Он сам чистый архидиавол-то и есть! Их Хаполионов-то, слышно, семейство целое развелось, братьёв одних может аж 30 штук. Одного коли в темницу посадят, так другой на его место тотчас заступает. Отродясь не было покоя в мире да и впредь не будет, покуда дьявол-то энтот в сем мире хозяин. Про ерофантов-то рази не слыхали, теперь они кругом поразмножились на погибель существованью человеческому. И еще многие и иные суждения высказывались, потому как ежли не высказывать всякое, то и жить-то тогда неинтересно и скучно станет. Ну, а после, как доставили Кошкина да Пушкина в полицию так и допрос им тут же самый пристрастный чинить принялись.
– Кто вы, мол, такие есть, господа, и откудова заявиться изволили? Чем живете-промышляете и зачем тут свободно у нас погуливаете? И не Наполионы ли случаем замаскированные?
Кошкин тут же и поспешил взять первое слово :
– Мы, говорит, мирные лунные жители и как раз вот только только что вот свалились с самой Луны. А направляемся мы к известному господину герру барону Мюнхаузену в гости, с ответным дружеским визитом. Его баронская светлость, в бытность свою на Луне, платок свой носовой нечаянно обронили, вот мы и хотели оную принадлежность баронову ему безвозмездно вернуть. Потому как во первых это его собственность, а во вторых и несомненное доказательство, что он на Луне действительно побывал.
И Кошкин тотчас представил под полицейские очи свой собственный носовой платок изрядно помраченный от долгих употреблений.
– А почему вы такие оборванные? – полюбопытствовал все ж дотошный полицейский начальник.
– Да мы сперва-то, конечно, при полном параде, как оно и надлежит благородным инопланетным путешественникам, по космосу летели. А как ступили на ваши местные облака, то и оборвались, поскольку они непрочные. Вот и стали тут тогда уж совсем оборванцы. Пушкин, хоть голод его кажется совсем уже сморил, не мог тут удержаться от смеха.
– А чего он смеется-то этак вдруг? – изумились тут полицейские – Не псих ли?
– Ах, да он не смеется вовсе, а печалится, – ловко ответствовал на то Кошкин, – Так уж у нас на Луне особенно глубокая печаль выражается, не воем да плачем, как на вашей планете, а просто смехом. Иной народ – иные и привычки!
Тут Пушкин залился смехом еще и пуще того, ржет и ржет себе, и ничем его не остановишь. А полицейский, рыжий такой: крысиная совсем рожа, да еще и в крапинку, в генералы уж точно, гад, без мыла пролезть хотел, тут и говорит:
