Нормальные горожане - страница 9

– Допустим.

– Ты меня не помнишь? Я Аня, мы в одной школе учились, правда, я годом позже. Вы с моей сестрой в одной компании тусовались, – Наташа, – она сейчас в Германии.

Егор с горем пополам вспомнил, о ком речь. Он облегченно вздохнул и сдвинулся к окну, приглашая Аню присесть рядом.

С обновившейся ясностью к Егору вернулась легкость, а за ней открылась и разговорчивость. Аня тоже особой сдержанностью не отличалась, и разговор сложился вполне. Не считая приветствий и дежурных вопросов, первым же делом они разболтали друг другу о своем одинаково-свободном семейном положении, впрочем, никто никаких особенных сожалений по этому поводу не высказывал. На прямой вопрос Ани, почему от Егора несет рыбой, он с удовольствием описал ей весь прошедший вечер, опустив только причину похода в театр. Аня хохотала и уверяла, что такого не бывает даже на ее работе, хотя она занимается организацией детских праздников.

Егор еще не успел привыкнуть к своей новой легкости, но уже встретил человека, в котором ее было многократно больше, и эта догадка поражала его куда сильней, чем события всего сегодняшнего вечера. Будь Егор любителем совпадений, он бы увидел добрый знак в том, что Аня живет всего лишь в паре кварталов от него, но как прагматик и реалист, просто отметил удобство организации их следующей встречи, против которой, кстати, она не возражала. Но не смотря на свой реалистичный взгляд на мир, Егору все же пришлось признать мистическую силу искусства, универсальную в своих проявлениях. И хотя прикосновение к ней нельзя заблаговременно рассматривать как гарантию получения того, чего хочешь, но стоит только дойти до конца предлагаемых обстоятельств, приобретаешь нечто куда более тебе подходящее чем то, что мог выбрать самостоятельно.

У нее было четверо по лавкам котов и круглый, как одуванчик шпиц, ее звали Дуся, а новым знакомым она представлялась Дульсинеей, иногда привирая будто это ее полное имя. Она любила носить бархатные брюки, кроссовки на высокой платформе и безразмерный, как балахон волшебника, плащ песочного цвета. Плохо развитая мускулатура делала ее чересчур тощей, зато ей самой нравилось, как выпирают скулы на ее бледном лице. Кстати, когда ее спрашивали, как заполучить такую бледную кожу, она вполне серьезно отвечала будто это очень просто и только, и нужно, что загорать под луной вместо солнца. Еще у нее была шикарная кудрявая шевелюра одного цвета с соломой, тонкий остренький носик и большие васильковые глаза.

Мир видел Дусю художницей и, хотя к ее образованию это не имело никакого отношения – всё ее существо пропитывало искусство. Она рисовала гуашью и акварелью, лепила из глины и пластилина, писала маслом и акрилом по холсту и картону и даже ткала коврики из узких полосок текстиля. В ее квартире на всяком свободном месте стояли ряды картин, из-за шкафа выглядывали гипсовые скульптуры, укрытые полотном, а стену в гостиной сплошь закрывали небольшие акварели. В крайней комнате, когда-то превратившейся в художественную студию, по стеллажам стояли ряды миниатюрных статуэток, по стенам висели гипсовые лица с раскосыми глазами, а на широком столе, как правило стояла заготовка какого-нибудь бюста или форма для маски.

Дуся любила гостей и по выходным в ее квартиру нередко набивался пестрый косяк творческого народа всех мастей. Знакомились, пили, иногда по настроению пели под гитару или просто говорили, каждый о своем. Творческий человек он такой – только и разговоров у него, что о себе самом, о художественных находках, новом взгляде, и прочие формы восхваления своей невообразимой уникальности. У Дуси, в этом плане имелась целая статистическая база. Она очень любила моменты, когда в какофонии глухих друг к другу голосов, вдруг выделялся один особенно яркий, вот из таких и складывалась история ее наблюдений. По этому поводу, с некоторых пор, Дуся вела что-то вроде дневника и первой записью в нём оказался Достоевский.