Носферату: невеста смерти - страница 9

Как сейчас помню, я сидела вон в том углу, обхватив колени руками. Мне тогда было лет пять. Я была потрясена внезапным осознанием собственной неполноценности.

– Почему моё маленькое зло такое хмурое? – сказал мамá, обнаружив меня в таком состоянии. Не глядя на родительницу, я растопырила пальцы на левой руке и протянула ей.

– Потому что я – уродина!

– Ну-ка иди к мамуле, моя поганочка!

Мамá присела и прижала меня к себе.

– Кажется, кто-то забыл правило, – сказала она. – Давай вспоминать. Правая сторона…

– Человеку.

– А левая…

– А левая – зверю.

– Умница! У меня в твоем возрасте на левой руке был только один коготь. На мизинце. Ты представляешь? На мизинце! Ни к селу, ни к городу! А теперь посмотри? – Мамá растопырила пред моим лицом пальцы обеих рук. На каждом из них, словно блестящий изогнутый гвоздь, красовался длинный и острый коготь.

– Не о чем беспокоиться, милая. У всех колдунов так, и у тебя – тоже. Вот подрастешь, и будут у тебя такие же коготки, как у мамочки…

Сказав так, мамá больно кусает меня за ухо.

– Ай! Мамá!

Днем я пошла в лес.

Я хотела сделать это снова.

Хотела не просто заставить эту чертову ветку подняться в воздух, но испепелить ее. Заставить вспыхнуть. Но не так, будто ее поднесли к огню, а так, словно в нее ударила молния – вспыхнуть и рассыпаться черным порохом. Вот что я хотела сделать.

Прикрыв глаза, я стояла посреди леса, ощущая, как кровь бежит по моим венам, как сжимается и расширяется сердце – жестокое и беспощадное.

Я слушала звуки. Где-то вдали каркает ворон… Порыв ветра качает ветви, а какой-то зверек в траве потревожил высокий стебель.

Мое дыхание было ровное и глубокое. Я настраивалась.

Открыв глаза, я увидала пятно света среди листвы. Пятно то сужалось, то расширялось, словно зрачок.

Я посмотрела под ноги и пристально вгляделась в лежащую у моих стоп сухую дубовую ветку.

Я сделала глубокий вдох. Затем – выдох. Гыкнула горлом, словно перед началом торжественной речи. Вытянула над веткой левую ладонь. Ладонь с растопыренными пальцами напряглась и задрожала. Однако, ветка, едва заметно шелохнувшись, тут же замерла.

Чёрт! Дьявол! Дерьмо!

Сидя у горящего камина, я обхватила ноги руками, уложила подбородок на колени и стала смотреть в огонь.

Я думала о том, что должна, во что бы то ни стало, сдать чёртов экзамен – мое крохотное черное сердечко изнемогало от жажды новой, взрослой жизни.

Мне хотелось уже поскорее начать, как мамá, насылать на скотину мор, а на простецов – порчу; летать на метле; заглядывать в прошлое и будущее; хотелось, как Старик, ходить по воздуху; поднимать из могил мертвецов; убивать одним движением руки.

Мне хотелось, чтобы меня наконец-то начали брать «к людям». Хотелось увидеть Город с его огромными, выше деревьев, домами; рыночную площадь, где народу – не протолкнуться.

Хотелось увидеть ярмарку и живых детей, а не таких, каких время от времени приносит мамá – недвижных, обескровленных, остывших. Какие они – живые дети? Хотелось увидеть бродячий цирк с его жонглерами, фокусниками и скоморохами. А еще – представление живых уродцев…

Стук в дверь прервал мои размышления. В комнату вошла мамá.

Став у камина она протянула руки к набирающему силу пламени. Немного постояв, отошла и села на край постели.

– Иди ко мне.

Я подошла, забралась на кровать, пристроилась сзади, обняла её и прижалась головой к голове.

От предстоящего экзамена мне было немного не по себе. Как бы я хотела вновь вернуться в твою утробу, мамá. Во тьму. В тишину. В тепло…