Я расцеловала Астрид. Спасибо за юмор!
Без юмора пропадём. Вот всё, кажется, всё, дальше некуда, и вдруг что-то такое… как это велосипедное колесо с хрюшкой… ха-ха-ха!
Астрид сделала кофе – ничего другого видеть пока не могла, вчера гости были, перебрали малость…
– Мы тоже, – простонал Аксель, потирая головушку, – ой, хорошо вчера повеселились.
Мы с Митей налегли на пирожное. Чёрт с ними, с лишними килограммами. Брат и сестра, глядя на нас, тоже пожевали немного. Он худой, она стройная. Он длинный, она невысокая. Ей 73, но по её виду не скажешь. Просто ни за что не поверишь. Акселю 63, скоро на пенсию, даже не верится. А мне 59, и моих лет мне тоже не дашь.
А если кто даст, я тому головомойку устрою.
Я чуть не наступила на кусок старинного зеркала, подняла его, огляделась. Повсюду батареи бутылок стояли, пробки валялись, бокалы и рюмки в раковине горой возвышались.
Я, хоть и не была готова на подвиги, но всё же перемыла посуду под вялые протесты «да ладно… да брось… да не надо…»
Митька, молодец, мне помогал, улицу перед дверью подметал, окурки щёткой собирал в кучку.
Удивлялся туману.
Вчера, когда я и Аксель возвращались домой, мы месяц видели, тоненький, жёлтый, в сказочном ореоле – так месяц в детских книжках рисуют.
А сегодня ничего не видели, туман всё скрадывал. Только огоньки расплывались, трепетали на балконах и окнах – многие уже гирлянды повесили, а у нас руки ещё не дошли.
– Руки? – удивился Митька. – Не дошли? Руки не ходят.
Мы остановились на мосту – в тумане под нами плыла электричка.
– Электрички не плавают.
– А эта – плывёт.
В никуда уплывает. В беловатость белёсую. Ничего там, впереди, нет. Город исчез.
Густые леса подступили. А мы… Но Митька не купился на мои фантазии:
– Там дома, я точно знаю.
– А помечтать?
А вот фигушки.
– Пошли, – сказал Аксель. – Нам завтра рано вставать.
Митя всхлипнул. Но заверил стоически:
– Я не буду плакать.
– Конечно, не будешь, ты у нас молодец.
– А когда я у вас надолго останусь?
– Там посмотрим. С мамой и папой поговорим.
– Хорошо, я поговорю. – Митька зажмурился. Весь в слезах и соплях уткнулся в мои колени.
Вчерашний туман инеем обернулся. Мёрзлые испарения, сырость в воздухе стали кристаллами. Кристаллы инея, если внимательно поглядеть, приняли форму шестиугольных призм. Завораживающие. Иней облепил деревья, траву, крыши, зимой повеяло. В моём детстве зима была снежная. Люблю зиму. Повезет, к рождеству снег выпадет. А вдруг повезёт. Людмила говорит, радостные люди дольше живут. Что мне мешает радоваться. Радуйся. Деревья стоят в инее, красота. В Австрии крайне правые провалились, ура. Во Франции пока ничего неясно, но Оланд не будет переизбираться. Придётся Мамочке без него отстаивать демократические ценности. Если её переизберут. Я надеюсь, что переизберут. Она из наших, из гэдээровских. Отец был священником. Мой был пацаном, когда его на фронт заграбастали. Был в российском плену. Вернулся домой убеждённым социалистом, о русских вспоминал с любовью и благодарностью. С чистосердечной. Перевёз дочь и жену из Западного сектора в Восточный, который в 1949 сделался ГДР. Вступил в партию, строил новое общество.
О его крахе уже не узнал, мы похоронили отца в 1981. Мама умерла в 1988.
Мама мне часто снится. Она обнимает светловолосого мальчугана. Я кричу ей: «Мама, это не я, это чужой мальчик, не обнимай, это не я!» И просыпаюсь.
