– Да, усопшего звали Николай.
– Упокой Господь его душу, – прошептала она. – Я тут принесла вам с матушкой пирог с яблоками. Сегодня вот испекла, – она показала на пакет в руках и протянула ему.
Отец Александр поблагодарил: – Пойдёмте поисповедуемся, – сказал он. – Вы уже, кажется, пару недель не были на службе.
Сельский храм – он такой. В нем, конечно, есть и расписание богослужений, и другие формальные правила. Но многое зависит от самого священника: либо ты по-настоящему служишь, либо только работаешь.
Нюралинк продавался десятками тысяч штук в год. Для корпорации Фейсбук1 это оказался весьма лакомый бизнес. После вынужденной эмиграции Илона Маска в Русскую империю в 2028 году, его детище, компанию по производству человеко-машинного интерфейса, вживляемого в мозг, отдали Марку Цукербергу всего за один доллар с условием, что он инвестирует в проект ещё несколько миллиардов.
Потребители, особенно молодёжь, с ликованием восприняли известие о старте продаж Нюралинк. За первый год было имплантировано более семидесяти тысяч устройств.
Стоил чип дорого, от пятнадцати тысяч долларов в самой базовой версии. Страны «Шанхайской коалиции» ограничили проникновение Нюралинка на свою территорию путём введения таможенных пошлин, утроивших стоимость изделия. Поэтому на Востоке чип могли себе позволить только богачи. А в странах «Лиги свободного мира» новинку часто покупали айтишники и инженеры. На то время эти профессии были самыми популярными и высокооплачиваемыми. Дети, как правило, знали имена великих изобретателей и старались им подражать.
Лейла Голдс с детства увлекалась новыми технологиями. В маленьком еврейском городе, где она выросла, альтернатив для подростка было немного: сначала школа; потом, если повезёт, армия; дальше какая-нибудь простецкая работа, муж, дети и так до пенсии.
Но Лейла была счастливчиком. Она родилась в семье евреев – выходцев из России. Её мама всю молодость прожила в Москве, где и встретилась со своим будущим мужем Беньямином Голдс, – тогда молодым специалистом по энергетике, приехавшим из Израиля на стажировку в Росатом. С собой он увёз не только новые знания, но и жену Таню Мейер.
Семья поселилась в Димоне, городе посреди пустыни, так как папа работал в расположенном тут и скрытым от посторонних глаз под землёй ядерном центре, где производились атомные бомбы и велись научные изыскания в области энергетики.
Первые два года москвичке Тане было очень трудно адаптироваться к местным нравам и условиям: в редких кафе не было вай-фая, тёплая вода лилась из-под крана только, когда солнце согреет батареи на крыше; бетонные стены многоквартирного дома забирали последнее тепло в дождливую зиму, так как отопления, привычного русскому человеку, не было.
Муж Тани рано утром уезжал на работу куда-то в пустыню, дочь отправлялась в детский сад. Шли недели.
Таня часто звонила по скайпу родителям, стараясь держать себя в руках, но иногда нет-нет, да и расплачется прямо перед мамой, чей образ красовался на экране компьютера.
Молодая жена весь день сидела на форумах, где воспользовавшиеся Алией – программой репатриации в Израиль – выходцы из России обсуждали тяготы адаптации, и то, как можно их преодолеть.
Уже через год после переезда мама Лейлы выучила иврит на специальных курсах, смогла подтвердить диплом филфака МГУ и устроиться социальным работником.
